Надежда Попова, цикл "Конгрегация".
Долго не собиралась почитать, и таки рада, что добралась. Редкое качественное произведение в потоке отечественной фантастики - литература, не чтиво. Читается с интересом и притом неспешно (последнии раз такое встречала у Паро, про комиссара Ле Флока) - не хочется упускать из-за проглатывания текста детали и стоящие за ними смыслы, интриги, личности. Ибо они тут есть - разномасштабные, но даже в проходных персонажах (третий мечник второй стражи ) - не картонные, живые, сложные.
Показан целый мир - многоплановый, и на каждом плане некие силы ведут свою игру, влияя на планы соседние, как сверху вниз, так и иногда (особенно когда вмешивается Гессе) - снизу вверх. Идет борьба на уровне религиозно-магическом: христианство - язычество. Магия тут - основное допущение, превращающее историческую Священную Римскую империю 16 века в альтернативную империю 14 века (но с папским расколом), с возникшей гораздо раньше исторического (для противостояния колдунам) жестокой Инквизицией и уже позднее на ее основе - жесткой, терпимой и въедливой Конгрегацией. Идет борьба на политическом уровне - Ватикан и Империя; а в самой Империи - Германия и Богемия, немцы и чехи. Идет борьба служителей Конгрегации с магами и нелюдями, убивающими людей. Идет борьба в душах служителей (и не только) - как правильно поступить? И на каждом плане не обошлось без участия следователя Конгрегации - Курта Игнациуса Гессе, человека с большим умом, горячим сердцем, стальной волей и устойчивостью к ментальному воздействию. Инквизитора
В цикле предполагается 9 книг, написано 6. С каждой книгой герои встают перед выбором, меняются, мужают, раскрываются с новой стороны.
Коротенько по сюжетам.
1. "Ловец человеков". читать дальшеПервое дело молодого следователя Курта Гессе, которое ему приходится вести одному и в отдаленной деревушке. Незначительное на первый взгляд, оно оборачивается крестьянским восстанием, сгоревшим замком и продуманной интригой серьезного противника - которую почти удалось сорвать. В итоге Гессе обзавелся опытом, врагом, пирофобией и полудобровольным помощником Бруно Хоффмайером.
Много раз речь заходит об Академии святого Макария, где из никому не нужных мальчишек воспитываются будущие служители Конгрегации. Для Курта она - семья и дом, школа и опора.
2. "По делам их". читать дальшеВторое расследование Курта Гессе происходит через полгода, в городе Кельн, в компании местных инквизиторов и Бруно. Заведенное от скуки дело о почти непримечательной смерти студента вывело на заговор магов и высшей знати, но - без улик... И для получения улик Курт пошел на внедрение к заговорщикам, плачевно кончившееся для большинства из них. Детективная часть - весьма любопытно, двойная игра - восхитительно! Интересно товарищество следователей в работе. Еще здесь - о первой любви, как она может возникнуть и как - погаснуть, обнаружив бездушие. А основной рефрен - справедливость и милосердие.
3. "Пастырь добрый". читать дальшеСамая жуткая и мистическая книга в цикле. Очередное дело Конгрегации в Кельне - дети жестоко убитые, дети пропадающие. В одно соединились истории о гаммельнском Крысолове, уведшим детей на погибель, о чудовище, что живет в шкафу, о Фредди Крюгере, что убивает во сне и наяву. Тут очень четко показано, почему обычным людям стала нужна Инквизиция, и как слабы обычные люди, будь они даже инквизиторами, перед магами... и что инквизиторы - не сверхсущества, а такие же люди с разной степенью подготовки, так же как все одолимые оружием, численностью врагов, колдовством, человеческими слабостями и страхами. Они идут по следу преступника и пытаются его остановить - потому что это их долг. Получится ли - не факт.
Спасение в ситуациях, где обычный человек может превозмочь, приходит к Курту в основном из внутренних ресурсов - лучше владеть своим оружием, тактически обыграть противника, обрубить все внешне видимые человеческие привязанности (да, и дружбу), отвлечься от дикого страха. Всё большим подспорьем в этих ситуациях становиться Бруно - подопечный, помощник и в чем-то противник, но все еще не друг, хотя на этот раз (в отличие от операции по внедрению) он в курсе всего дела. А в ситуации с внечеловеческими силами (магией смерти) на помощь иногда приходит другая внечеловеческая сила (чудо веры); например, сумасшедший пастырь-некромант встречает редкое противодействие - истую веру и жертвенность сельского священника.
4. "Ведущий в погибель". читать дальшеБойкие игры разведчиков и
Стиль этой книги цикла, ИМХО, наиболее близок к Эйзенхорну, причем к "Ордо еретикус".
5. "Natura bestiarum". читать дальшеТри года спустя Курт и Бруно застряли в придорожном трактире, отрезанные метелью от всего мира вместе с несколькими разномастными путешественниками. В противоположность предыдущей книге, эта имеет простой сюжет: детектив замкнутого пространства и выживание на "острове" среди стихии. Трактир превращается в крепость, из ночи в ночь осаждаемую оборотнями, которым явно что-то от кого-то из постояльцев надо, а остальных они только рады убить. Курт постепенно выясняет, что (кто) это, узнает историю всех "затворников", а те раскрываются в делах. Раскрываются кто по-человечески, кто - по-звериному... Раскрываются в разговорах о себе и смысле жизни и наши главные герои.
Никаких государственных интриг и заговоров, просто стечение обстоятельств - но атмосфера по-прежнему на высоте, просто она чуть другая.
6. "Утверждение правды". читать дальшеСпустя еще три года накатывает волна перемен. Руководитель Академии, духовный отец очень многих из Конгрегации, при смерти (и на его место прочат Бруно, ставшего священником), руководитель Конгрегации стар и готовит преемника-кардинала - что раскрывает перед нами иерархию Римской католической церкви в ее хитросплетениях. Император Священной Римской империи и его сын - лишние в чьих-то планах в той же Италии, а заговорщики-исполнители находятся и поближе к трону, при императорском дворе. Всё продумано, подлый удар наносится одновременно в двух удаленных местах... Но в каждом из этих мест нашелся тот, кто смог его отклонить. Помним дамочку-разведчицу? Агент Адельхайда - полуофициально работает на императора, тайно - на Конгрегацию, умеет вести расследование и занимается этим при дворе: карта
А тренер зондеров Хауэр, визуализируется, конечно, как Рутгер...
Еще есть рассказ-приквелл "Ради всего святого" читать дальше- о колдуне, после разоблачения, пыток, расследования ставшем... инквизитором и одним из основателей Конгрегации. Тут он ведет допрос другого подозреваемого в колдовстве.
Пара разговоров Курта и Бруно, показательных и особо любимых.
1 - из "Natura bestiarum"
Завтрак долго протекал в молчании, лишь мало-помалу разбавляясь едва слышными переговорами попарно сидящих, редкими вопросами трактирщика и бормотанием Феликса.
— Либо его циклит, — подвел итог Курт, скосясь на торговца, — либо это пример обывателя, помнящего поразительное множество молитв.
— Не самое худшее в нашем положении.
— Брось ты, — покривился он, отмахнувшись от помощника. — Полагаю, убиваемая матушка Яна тоже молилась, пока ее высасывали досуха; помогло? Вот если б подле нее оказалась пара хорошо вооруженных охотников — это было бы дело.
— Помнится, — возразил Бруно ровно, — в Хамельне ты столь же скептически отзывался о том же самом. И помогло тебе хорошее вооружение?
— Так себе было вооружение. Но намек я понял… Однако ж, мне что-то не приходит на ум никто из здесь присутствующих в смысле кандидата на святые и, как следствие, на чудо. Ты, разве что. Выпихнуть тебя этой ночью наружу — а ну как ликантроп отравится?
— По части отравления жизни окружающим у нас эксперт ты. Тебя и выставим.
— Меня нельзя, — с сожалением вздохнул Курт. — Я уникальная собственность Конгрегации; тебя будут судить за растрату. А Хауэр — тот просто свернет тебе шею: этим летом мне назначены очередные три недели в учебке, и ему не терпится доказать мне, что переплюнуть инструктора зондергрупп не так просто, как я думаю. И тому, кто помешает это сделать, не поздоровится.
— Ему никто не говорил, что важнейшая добродетель христианина, а тем паче конгрегатского служителя — смирение?
— Не думаю, что на нашей службе это и впрямь столь уж несомненная добродетель; а Хауэр, убежден, скажет тебе, что и вовсе излишняя.
— Ты, не сомневаюсь, с ним согласишься, — усмехнулся Бруно, и он пожал плечами, посерьезнев:
— Суди сам. Я не одарен свыше никакими способностями, не умею залечивать ран руками или творить искры пальцами, чувствовать мысли или вершить прочие подобные диковины, равно как и сам Хауэр. Но все-таки он постиг в чем-то неповторимые навыки — и он сумел им научиться сам, потому что верил в себя, в человека, а не в ничтожную безответную тварь; и я сумел научиться кое-чему, потому что он сумел убедить меня в том же самом. Потому что я не смирен — я…
— … высокомерная сволочь, — заметил Бруно насмешливо. — А вот тебе, великий чудо-воин и прославленный Молот Ведьм, напоминание: «уникальной собственностью» ты являешься по совершенно иной причине. Многое, что умеешь ты, может и тот же Хауэр, но раскрывать дела так, как это выходит у тебя, не может никто.
— В смысле — чтобы море крови и отравленная жизнь окружающих?
— В каком смысле — ты понимаешь, — серьезно возразил Бруно, и Курт раздраженно отмахнулся:
— Понимаю, разумеется; а знаешь, почему? Потому что обсуждалось это уже не один и не три десятка раз, и с тобой в том числе. И в сотый раз скажу то, что уже говорил: быть может, начальству виднее, однако сам я не вижу в этом ничего необычного, примечательного и уж тем паче уникального.
— Ты видишь то, что не видят другие.
— Более внимателен, — отозвался Курт скучающе.
— Умеешь сопоставить совершенно не связанные между собой приметы и причины.
— Развитое воображение.
— С первого же дознания столкнулся с серьезными людьми.
— Непруха.
— И продолжаешь натыкаться на них, стоит лишь копнуть чуть глубже в простых с виду расследованиях.
— Мощная непруха.
— Ни одного не завершенного дознания, ни одной следственной ошибки.
— Академия святого Макария. Слышал — там следователей выращивают?
— Выживаешь в самых немыслимых ситуациях.
— Там еще и драться учат, кстати.
— Когда драки не помогают.
— Вот тут — пруха.
— И тебя удовлетворяет такое объяснение?
— Nec velocium esse cursum, nec fortium bellum, nec sapientium panem, nec doctorum divitias, nec artificum gratiam, sed tempus casumque in omnibus. (Не проворным достается успешный бег, не храбрым — победа, не мудрым — хлеб, и не у разумных — богатство, и не искусным — благорасположение, но время и случай для всех них (лат.))
— Отчего-то Писание ты поминаешь, только когда тебе это выгодно… «Случай». И это после всего, что тебе довелось увидеть и испытать?
— Сочти это смирением, — предложил Курт едко. — Легче поверить в то, что мне везет, нежели в то, что Господь избрал меня в качестве средства для истребления малефиков и теперь ревностно свое орудие сберегает от повреждений.
— Numquid non verba mea sunt quasi ignis, ait Dominus, et quasi malleus conterens petram, (Слово Мое не подобно ли огню, говорит Господь, и не подобно ли молоту, разбивающему скалу (лат.)) — заметил помощник многозначительно. — Я не хочу проводить параллелей с тем прозвищем, под которым ты известен всей Германии, однако…
— А мое пришествие в Писании не пророчествуется?
— Был бы здесь отец Бенедикт — ты уже получил бы по шее. А я лишь напомню, скольких затащили за решетку за одни лишь такие слова.
— Мне можно.
— Тебе можно, — согласился Бруно легко. — Тебе многое можно. И тебе многое удается. И если слепой случай — твое объяснение всему этому…
— Не в первый раз замечу: неспроста ты некогда сошелся с Каспаром. Вам беспременно надо встретиться и обсудить Господне покровительство надо мною… ну, или волю богов по его представлению.
— Там, где ты появляешься, — настойчиво продолжил помощник, не ответив, — всегда что-то происходит.
— Дело есть везде, Бруно. Просто надо присмотреться; а для этого (напомню все вышесказанное) — внимательность, маломальское соображение и не забывать то, чему учили в академии.
2 - из "Утверждения правды"
...Ты пытаешься самого себя надуть, норовя жить на голом разуме. Когда случилась история с Маргарет, ты пережил это довольно легко, и это почти не тронуло твою душу… Не могу тебя за это порицать. Не завидую твоей натуре, позволившей преодолеть все это столь просто, но и упрекнуть язык не повернется. Когда погиб Ланц, ты попытался выкинуть тот же фортель, но это уже так легко не получилось. Виноват в том, что случилось, ты не был, ты поступил так, как поступить должен был, ты все сделал правильно — но на душе все ж было неспокойно. И это, Курт, повторяю еще и еще раз, было нормально. Но нет, тебе это не понравилось, и ты с упоением принялся врать самому себе, что зашевелившиеся в тебе чувства есть нечто неправильное, ненужное, вредоносное… Вместо того, чтобы признать, что нуждаешься в духовном утешении и найти это утешение у Того, Кто таковое дарует всем страждущим, каковым ты и был, ты соврал себе, сказав, что просто ничего нет. Убедил себя самого в том, что испытанные тобой чувства — ошибка. Да, они мешают. Да, порой от них нужно отступить, чтобы рассудить здраво и принять верное решение. Это ты умеешь. Но после, когда оно исполнено — нельзя просто так отгородиться от них. Нельзя и не нужно. Это, в конце концов, опасно, и ты сам это знаешь… — Бруно помедлил, подбирая слова, и продолжил, кивнув на дверь кухни: — Хауэр учил тебя терпеть боль. И каждого из этих парней тоже. И, думаю, многие из них не раз думали — вот было бы отлично, если б вовсе потерять способность ее чувствовать. Но, как известно, боль означает, что ты еще жив, помнишь? Есть моменты в жизни, когда о ней надо уметь забыть, когда надо отгородиться от нее, но если утратить способность ощущать ее во всем прочем бытии — однажды тебе могут переломить позвоночник, а ты этого так и не осознаешь. Если ты будешь продолжать в том же духе, Курт, ты сломаешь хребет собственной душе. И что самое страшное — продолжишь жить так, с мертвой душой, ничего не заметив. Это — то, чего ты боялся еще несколько лет назад, но к чему идешь семимильными шагами теперь. Сейчас ты все еще тратишь время и душевные силы на то, чтобы казаться бесчувственным, а потом однажды, внезапно — таким станешь.
— Не слишком ли хорошо ты обо мне думаешь? — хмыкнул Курт без улыбки, и помощник согласно кивнул:
— То, что ты не подарок, мне известно. Что по натуре, сам по себе, ты и в самом деле чёрств — я знаю. Так вот именно поэтому ты и должен за любое возникающее в своей душе чувство хвататься, как тонущий — за проплывающий мимо прутик, потому что лишь это и будет напоминать тебе о том, что душа твоя еще жива, о том, кто ты и что делаешь… Ты еще помнишь, кто ты?
— В каком смысле? — уточнил Курт глухо.
— Ты инквизитор, — сам себе ответил Бруно. — Не солдафон из замковой стражи, не магистратский вояка, не бродячий наемник. Ты работаешь на Господа Бога. А вспомнил ты об этом, кажется, лишь сегодня, когда резал Печать с Йегера… Когда ты молился в последний раз?
— Уже взялся за мое духовное окормление вплотную? — усмехнулся Курт, и Бруно поморщился:
— Оставь свои гнилые шуточки — сейчас для них неподходящее время. Ответь.
— Сегодня, — убрав усмешку, отозвался он спустя миг молчания. — Когда резал Печать с Йегера.
— Это я слышал, но это было необходимостью. А сам, по собственному произволению? Хотя б не о себе, а о других? Хотя б о тех, чья жизнь оборвана была твоей рукой?
— Вчера, — нехотя ответил Курт, и помощник запнулся, глядя на него изумленно. Он помедлил, переведя дыхание, и медленно перечислил, снова уставясь в пол перед собою: — Август Вебер, Карл Нойманн — горожане, убитые мной в детстве. Клаус и… Бруно — двое моих бывших приятелей по шайке. Карл и Вилли Безены, двое солдат в замке фон Курценхальма. Эрнст Лотар фон Курценхальм и Альберт фон Курценхальм, барон и его сын, погибшие, потому что я не сумел их защитить. Клаус Мейфарт — капитан замковой стражи фон Курценхальма, погибший по вине моей нерасторопности. Отто Рицлер, студент Кельнского университета, наложивший на себя руки после моего допроса. Рената Бенеке, горничная и любовница Маргарет фон Шёнборн, убившая себя, чтобы не сломаться на допросе. Маргарет фон Шёнборн, Рудольф фон Аусхазен и Гюнтер Вайзенборн — люди, осужденные по результатам моего расследования. Йохан и Петер — телохранители герцога фон Аусхазена, убитые мной при его задержании. Кристина Шток, Иоганн Хальтер, Анна Кляйн, Штефан Мозер, Франц Майер — дети, ставшие жертвами Крысолова, потому что я вовремя не предотвратил опасность. Дитрих Ланц, мой сослуживец, напарник и наставник, которого я убил собственноручно. Отец Юрген — принесший себя в жертву, чтобы мы с тобой могли выжить… правда, все чаще я молюсь не о нем, а ему… Янек Ралле, малефик, убитый мной на допросе. Конрад фон Нейшлиц, бывший рыцарь Тевтонского ордена, и Марк, бродяга, на момент встречи со мной — стриги, первый отправлен мной на казнь под солнцем, второй убит с моей помощью. Хелена фон Люфтенхаймер, дочь ульмского ландсфогта, обращенная в стригу — взята мною живой и передана нашим expertus’ам, умерла в заточении, не пережив смерти мастера…
— Довольно, — тихо оборвал Бруно. — Хватит.
На минуту в пустой кухне повисла тишина, сквозь которую едва-едва пробивалось какое-то шебуршание вдалеке, в кладовой — то ли отец Георг, то ли Уве Браун что-то двигали и пересыпали, чем-то погромыхивали и звенели…
— И ты помнишь каждое имя? — тихо спросил Бруно, наконец. — За все девять лет службы?
— Каждое.
— Ты назвал по большей части тех, чья смерть либо не твоя вина, либо и вовсе твоя заслуга.
— По эту сторону жизни есть еще хоть один человек, кроме меня, который будет молиться об их душе? — уточнил Курт и, не дождавшись ответа, кивнул: — Стало быть, остается это делать мне.
— И… сколь часто?
— Каждый день.
— Мне считанные разы за все эти годы удавалось увидеть тебя — молящимся…
— А для чего это кому-то видеть? — все так же тихо возразил Курт. — К чему делать это напоказ… Это наши с Ним дела. Зачем мне перебирать четки перед людскими взглядами? Или я должен красоваться в первых рядах во всякой встречной церкви? Перемежать каждое свое слово цитатой из Писания? Поминать Господа ко всякому случаю? Строить из себя набожного служителя, что католичней всех монахов Империи, вместе взятых?
— Зачем же «строить»…
— А быть таковым я не могу, — не дав помощнику закончить, оборвал Курт. — Я просто не могу, как все прочие или вот как ты сам, исполнять все эти обыденные правила — молитва за завтраком, молитва вечером, розарий просто так, в течение дня — и быть этим удовлетворенным… Разумеется, я это делаю, и — да, стараясь оставаться никем не увиденным; почему? потому что этого довольно для кого-нибудь другого, но не для меня. Для меня этого явно маловато, а погрузиться в усиленное отмаливание своих грехов я просто не могу. Как я должен молиться, скажи мне? «Видишь ли, Господи, мне пришлось сделать пару вещей. Они полагаются мерзкими, что-то впрямую осуждается Твоими заповедями, а кое-что из этого и я сам считаю весьма неблаговидным, но когда понадобится, я это сделаю снова, ибо больше некому, а делать надо; посему — Ты уж прости, что ли. Но я хороший, посмотри: я, например, исполняю установленные молитвенные правила»… Лицемерие. А лицемерить перед Ним я не хочу. Я уже смирился с тем, что этот перечень имен будет лишь множиться, и по большей части отнюдь не за счет тех, чья смерть может быть отнесена к заслугам; а душа моя, как сказал Сфорца, отойдет скорей всего к Господнему оппоненту. Потому что я буду делать то, что должен, Бруно, что требуется, что разумно и необходимо. И сейчас, и завтра, и спустя десяток лет, если буду жив, потому что надо. А там… Когда придет время, пусть судит так, как сочтет верным, и я не думаю, что показушное благочестие сыграет в решении моей судьбы главную роль.
И в завершение - бук-трейлер (общий настрой авантюрной составляющей цикла вполне уловлен )