Смыслы слов

[drakoning]

Владимир Колесов "Мир человека в слове Древней Руси". Филологическое и культурологическое исследование: через историю слов - изменение понятий и реалий, в которых жили наши предки. Происхождение слов, их бытование и текучесть смыслов, а больше того - различие смыслов у синонимов, известных и ныне. Настоящее научное исследование - основательное и увлекательное, с опорой на множество авторитетных источников, я бы сказала - монументальное Список литературы отдельно вдохновляет, давненько я такие не выверяла, мой внутренний библиограф доволен. Вычитка на этот раз была не то чтобы сложной - просто требовала больше внимания, чем обычно из-за обилия разного рода выделений, старославянского, греческого в латинской транслитерации и т.п.

"С точки зрения современного мышления, внутренняя противоречивость древних обозначений заключалась в том, что они всегда конкретны и вместе с тем синкретичны по существу. Они включают в себя сразу как бы несколько значений, которые с высоты сегодняшних знаний мы легко расчленяем, но которые в далекие времена были представлены в слове комплексно, нерасчлененно. Все дело в том, как понимать слово, что видеть за ним. Это же зависит не от самого слова, а от уровня мышления, в конечном счете — от уровня развития цивилизации. "

Еще поцитирую, предметно.

Пример короткой статьи, "Враг и ворог"

Враг и ворог
Если рассмотреть близкие по смыслу слова других языков, окажется, что враг — отверженный, тот, кто извержен из рода, наводит беду на всех остальных, он всегда зол, к нему относятся с неприязнью остальные члены племени. Отсюда такие значения слов: ворожить — накликать беду, вредить, вороˊжа — жеребьевка (при которой, возможно, и решалась судьба врага). Со временем перенос значения шел по линии отвлеченно понимаемого злого духа; врагом стали называть беса, дьявола, сатану.
Происходило это не без влияния греческих текстов, в которых echthrós (т. е. собственно "враг, внушающий ненависть", сам этот враг — ненавистный, враждебный и злой) стало пересекаться со значениями слов дьяволъ и демонъ (Ягич, 1902, с. 69, 86; Сперанский, 1960, с. 138). Сначала происходило это только в описательных выражениях, вроде таких: злокозненный врагъ, прельстительный врагъ, вечный врагъ, вражья сила, невидимый врагъ и др.; но со временем стало ясно, что именно такой враг (враг христианства) причастен к тем бедам, на которые один человек обрекал другого. В рассказе 1175 г. об убийстве князя Андрея Боголюбского действует подобный враг, он подбивает на смертное дело «скверныхъ и нечестивыхъ пагубоубийственныхъ ворожбитъ своихъ» (Ипат. лет., л. 2086); ворожбитъ в этом тексте — злодей, злоумышленник. Да и слово вражда в древних текстах означает "месть"; свой, становясь чужим, идет войной.
Кирилл Туровский, как и другие церковные писатели XII—XIII вв., во всех случаях предпочитает именно слово врагъ, только иногда заменяя его словом противные («подавая благословение князю на противныя побѣду» — Кирил. Тур., с. 34), когда речь шла об очевидных противниках на поле боя.
То же самое находим и в русских текстах XII в.: противные выступают в непосредственной стычке, в бою; и в переводе «Пандектов», как и в других переводах того времени, мы встречаем слово противные (в болгарском тексте ему соответствуют суперникъ или губитель). Противникъ — новое для русских слово, оно появилось в Паннонии, это — калька с греческих слов того же значения (их много, и все они начинаются с префикса «анти-» в значениях "перед", "против"). Слова противникъ или супостатъ — типичные «переводы» греческих слов с помощью славянских морфем. Уже в русском переводе «Пчелы» XIII в. все подобные слова передаются словом супостатъ (и только echthrós — русским врагъ). Если сравнить с «Пчелой» тексты одного какого-нибудь раннего автора, окажется, что уже в XI в. осознается разница между всеми такими врагами. В «Поучениях» Феодосия Печерского рассказывается, как Моисей проводит евреев по «Чермному» морю, по дороге он топит «их врагы» (Поуч. Феодос., с. 7); говоря о своих заботах, Феодосий упоминает супостатов «наших» или «своих» (с. 3, 13), и только когда речь идет о том, что противополагается богу, автор утверждает: нехорошо, если станешь «противникъ богу быти» (с. 4). Безликая злая сила проявляется в конкретных отношениях: против бога — противник, против другого человека — супостат. Противник всегда против, супостат — соучастник в деле (приставка су- с таким же значением, что и в слове су-пругъ).
Супостатъ — излюбленное слово в древнейших переводных текстах; супостаты всегда определяются точным отношением: наши, ваши, мои, супостаты кому-либо (тебе или мне); так же и в русских списках церковных текстов. С супостатами борются неустанно: «О злаа и лютаа ми супостата, не прѣстаю, ни почию, до съмерти ваю боряся с вами!» (Патерик, л. 168); супостатъ в этом тексте — враг, который уже приступил к военным действиям. «И падоша мнози врази наши — супостати — предъ рускыми князи» (Ипат. лет., л. 267) — враги постоянны, супостаты же выявляются в момент битвы; князь половецкий— также постоянный враг Руси: «То есть ворогъ русьстѣи земли!» (Лавр. лет., л. 228, 1095 г.). Афоризмы «Пчелы» прямо говорят о такой противоположности слов: «супостатъ и врагъ» — это соответствие греческому polémios hegētéois "выступивший против тебя враг" (Пчела, с. 122). Ср. в гадальной книге: «или хочеши вѣдати врага своего [обнаружить его] прогнание или побѣду на супротивника своего [как его одолеть]» (Лопаточник, с. 27). Не «противник», который против, но «супостат», который поднялся против тебя, — вот что в центре внимания древнерусского книжника. Враг всюду, и он не дремлет, тогда как супостат на виду, он на линии боя — именно это отличие от противника или врага и важно указать.
Несмотря на обилие синонимов, враг всегда показан в отношении к положительному герою, к доброй силе. В «Сказании о Мамаевом побоище» начала XV в. противники Дмитрия Донского и его соратников названы так: враги, противные враги, супротивные или противные (говорит княгиня Евдокия), противники (говорит Дмитрий Боброк), супостаты (говорит Сергий Радонежский). По отношению к Олегу Рязанскому и Ольгерду, сподвижникам Мамая, Дмитрий Донской назван всего лишь словом недругъ, а по отношению к Мамаю нет никаких упоминаний о враждебной ему стороне. Злая сила вообще не имеет врагов, потому что она сама — враг. Пристрастность и субъективность средневекового писателя поразительны, но они отражают реальное впечатление о распределении врагов, противников и супостатов — это всегда чужие.
Отметим еще одну подробность слова врагъ; становясь обозначением беса, оно, уже по христианским понятиям, не может обозначать неприятеля-человека, на смену слову врагъ приходит русская полногласная форма ворогъ. В Древней Руси именно ворогъ — постоянное обозначение недоброжелателя или неприятеля. «А рькуче ему: — Кто тобѣ ворогъ, то ти и намъ!» (Ипат. лет., л. 203, 1174 г.); «А се Игорь — ворогъ нашего князя» (л. 349) и др. Примеров слишком много, как много в те времена враждебных отношений и между князьями, и между их подданными. Возникает также множество слов, уточняющих смысл таких отношений: вражебникъ — кто-либо, враждебно настроенный, в системе понятий это хуже, чем просто «ворогъ»; сувражьники — те, кто поднимаются против кого-либо совместно, и т. д. Когда ключник Амбал и другие заговорщики убили князя Андрея, Кузьмище Киянин, который хотел закрыть тело убитого князя, крикнул ему: «Вороже! сверзи коверъ ли, что ли, что постьлати или чимъ прекрыти господина нашего!» (Ипат. лет., л. 208б). Пример этот примечателен: вчерашние вассалы, слуги одного господина, сегодня уже не могут считаться равными, так как убийца перестает быть другом, он выявил свои враждебные чувства, и потому, конечно же, стал ворогом.
Однако и ворог — не обязательно супостат, который всегда виден. Вот как галицкие бояре кричат князю Владимиру, который вместе с матерью бежал из города: «А се твои ворогъ Настасъка!» (Ипат. лет., л. 201, 1173 г.) — смотри, князь: та, которую любишь и которой веришь во всем, она — самый лютый твой враг: ведьма, ворожея! Только после того, как сожгли Настасью, горожане снова призвали Владимира Галицкого на княжение.
Здесь такая же четкая грань: у «своих» и «чужих» заметнее чужое. Друг и товарищ тоже «свои», и оттого они незаметней в своем отношении к врагу, незаметней оттого, что понятней. Перед высшей силой — противник, перед равным — супостат. Но нет для древнего русича слабого, или нехитрого, или бессильного ворога; злая сила внушает почтение, но ясно одно: враг — не обычный ворог, он другом не станет!

Из статьи "Жизнь"

Жизнь
Слово животъ, связанное с обозначением физической жизни, членило эту жизнь на конкретные отрезки, исчисляемые годами, а житие, как обозначение формы и типа социальной жизни, передавало общую ее продолжительность, слово жизнь всегда соотносится с понятием вечной, божественной, духовной жизни.
...
Вот отрывки из двух псковских грамот XV в.: «Сим я, раба божия Ульяна, ходя при своем животу (1), учинила перепись животу (2) своему да и селу своему... деверю своему Ивану до его живота (3) кормити ему»; «А село свое... даю жене своей Федосьи до живота (3) и до замужества. А если жена моя вторично выйдет замуж или умрет, то брату... а если и брат умрет, то после его живота (1)... приказываю присматривати живота своего (2) жене своей» (Колесов, 1982а, с. 23). В одном и том же тексте, по традиции очень кратком, мы встречаем три (или даже четыре) значения одного слова. В употреблениях с пометкой (1) вместо слова животъ можно поставить равнозначное ему слово жизнь, в употреблениях (2) — слово имущество причем в некоторых случаях оно обозначает только скотину, в других — все движимое и недвижимое имущество, кроме пашни, земли, т. е. села), в употреблениях (3) — слово смерть. В современной передаче текст будет таким: «при своей жизни я переписала все свое имущество и пашни и даю их на кормление деверю моему до его смерти». Одно и то же слово обозначает и "жизнь", и "смерть".

Из статьи "Свобода"

Свобода
Собинаˊ — личное имущество каждого члена, которым он и выделялся среди остальных. Очень долгое время даже и в средние века не употреблялось отвлеченное имя собственность, потому что личной собственности по существу не было: была «собина» как общее владение рода, но возникали и новые формы владения, каждый раз получавшие свое особое название. Из самых общих таких названий, кроме добро, можно назвать имѣние, имущество и др., связанные с корнем глагола иметь. Иметь значит "владеть по праву захвата (принимать или отнимать, присваивать лично себе в результате какого-либо действия)". Таково типично феодальное представление о собственности, отличной от собственности рода, от общего достояния всех свободных людей; поэтому актуальным стало имение, а не собина. ...
Свободу русич понимал своеобразно: как личную гарантию в границах «своего» общества. ... Всякое освобождение также воспринимается как свобода от рабства; ... что-то сделали «своим», вернули «своих», отторгли от чужого владения, сделав достоянием «своих». С другой стороны, представление о свободе устойчиво связано с понятием о правде — т. е. о справедливости. ...
Развитие представления о свободе в период средневековья идет по тому же проторенному пути. Стремление к гармонии выражается па древнему образцу: свободен тот, кто живет в пределах собственного мира, в своем кругу, руководствуясь своим мерилом ценности и красоты, пусть даже этот мир и будет в каком-либо отношении и не очень хорош. ...
«Уложение 1649 года» не отменяло личной неволи во имя свободы, а личную свободу превращало в неволю во имя государственного интереса. Первоначальным средством этого стало крепостное право. Крепость — утрата воли, но вместе с тем и сохранение свободы не только в том ее смысле, который был важен для прежних времен. Невольник тоже свободен в границах своего мирка или мира, в своем отношении к государству, к хозяину и т. д. Вот почему крестьянские вожди XVII—XVIII вв. призывали своих современников не к борьбе за свободу — они обещали им волю. ... Дать «грамоту свободную» — значит освободить, отпуская на волю; «освободити и дать имъ воля» — освободить — от себя, волю получают они. Субъектно-объектные отношения окончательно разошлись в противоположности, и личная воля порвала с коллективной свободой.

Из статьи "Воля"

Воля
Понятие о воле изменялось в связи с переосмыслением свободы. Сначала «воля» — всего лишь желание, но желание высокое и светлое, всегда соотнесенное с богом. ... Воля связана с повелением, с высшей степенью понуждения кого-либо другого. ... Одно за другим возникали и сочетания, закрепившие этот новый смысл — соотнесенность его с повелениями сначала земного владыки, а затем любого хозяина. ... Дальнейшее развитие значений слова идет по такому пути: сначала воля обозначает "независимость, право свободы действий", затем и собственно "право, власть". Воля в таких случаях одновременно еще и желание действий и свобода решения; как будто никаких различий и нет, но самое важное в том, что и желание само по себе здесь уже не божье или господина, а лично твое. Подобная трактовка воли долгое время огорчала московских государей: воля должна быть одна, хотя возможна ее передача из рук в руки — последовательно, до самого низа, где воля сходит на нет, и остается одна свобода волю эту принять. ... В этом смысл всех представлений о государственной власти: каждый князь желал обладать волей, оставляя другим свободу. ...
Верховная власть безразлична к желаниям, она их исключает. Подобные представления отчасти объясняют смысл феодальных войн эпохи средневековья. Борьба велась не за власть, потому что каждый имел свою волость, борьбы за свободу средние века также не знают, потому что свобода — право (выбор из многих возможностей), а вовсе не власть. Борьба велась за волю, и началась она в самых верхах феодальной иерархии, неуклонно опускаясь до уровня самого низкого. Только во второй половине XVII в. можно было бы сказать: «и он мнѣ волю далъ», потому что понятие личной воли (как способности управлять своими действиями и поступками, доступной любому человеку, кем бы он ни был) сформировалось лишь к этому времени.

Кое-что про закон, нрав и обычай

Закон, нрав и обычай
Выражение нравы и обычаи означает общее указание на совпадение обычного поведения человека с общественными требованиями к нему, выделяется, конечно, по характеру действия тот, кто имеет злой нрав, только он способен нарушить гармонию между нравом и обычаем, попирая всеми принятые порядки.
Нормы закона неизменны (ср. выражение буква закона), закон независим от человека, он «стоит над ним», и только суд может истолковать такой закон — не люди, не мир, не общество. Обычай же незаметно для всех изменяется, приспосабливаясь к новым обстоятельствам жизни, он пластичен и гибок, отражая творческую активность общества (Гуревич, 1972, с. 167—168). Обычай живет, а закон — вечен, он не выходит из людской массы, а дан богами.
«Нрав» для церковника всегда отражает отрицательное свойство личности, и потому, когда говорится о нраве, всегда под сомнением приличное и порядочное поведение. Если необходимо отметить положительные свойства характера, к слову нравъ добавляют особое определение: у Дмитрия Донского «доброта и нравъ добръ» ... Норов как характер проявляется в таких желаниях человека, которые могут выйти за пределы предписанных норм (последних в принципе очень много). Поэтому для христианского писателя нрав оказывается средоточием дьявольских козней, а личные свойства человека для него не могут стать оправданием закона (хотя бы и языческого, т. е. «обычая»).

Про Русь и Русскую землю

Русь и Русская земля
Еще в начале XV в. совершенно четко различались понятия «Русь» и «Русская земля». Когда автору «Сказания о Мамаевом побоище» нужно представить русское государство извне, со стороны, во всей его целостности, в его отличии от других стран, Мамай идет не на Русскую землю, но обязательно на Русь. Дмитрий Донской говорит о Русской земле только до выхода его войск за пределы государства; перейдя границу, он также начинает говорить о Руси. И сам автор, верный своему правилу последовательно различать все явления и события, обычно говорит не собирательно о Руси, а конкретно о Русской земле, иногда еще перечисляя ее составные части: Московская земля, Рязанская земля, Залесская земля, Волынская земля и т. д. В одновременном использовании двух терминов с общим для них значением оказалось возможным передать впечатление монолитности (в противопоставлении отдельным русским землям) и впечатление ее удаленности (в противопоставлении позиции наблюдателя событий, который оставался на русской территории, и вышедших за ее пределы воинов). Сам автор «Сказания» никогда не говорит о Руси, но только о Русской земле, потому что именно он является тем наблюдателем, который не покидает пределов земли и, следовательно, выражает точку зрения русской стороны. Для позднейших переписчиков уже с XVI в. и особенно в XVII в. подобное противопоставление Руси и Русской земли становилось неясным: почему Русь — это московская, рязанская, даже новгородская и другие русские земли, вместе взятые? Поэтому в списках «Сказания» возникали исправления: «в Руси» на месте «земли московской» (потому что в XVII в. Русь-Россия и есть московская земля); напротив, в другом случае, выражение «и хощеть ити на Русь» заменяется сочетанием «на Русскую землю», потому что в XVII в. Русь во всей своей целости стала уже Русской землей.
Не забудем, что по происхождению «Сказание о Мамаевом побоище» косвенно связано со «Словом о полку Игореве», а в последнем «русская земля» — весьма характерный термин; это — и территория, и владение, и население и даже войско, представляющее ее в чужих странах («О Русская землѣ! уже за шеломянемъ еси»). Но в тексте «Слова» не встречается слово Русь. С конца XII в. до конца XIV в. изменилось соотношение слов, обозначающих пределы русской земли и принципов владения ею. «Землями» стали отдельные части Руси, тогда как во времена «Слова» даже отдельное войско или войско не самого значительного князя, вышедшее за пределы страны, именовалось «русской землей». В те былинные времена Русская земля — родная земля, но также и своя власть, свое владение, свой народ.

Про власть

Власть
Итак, в X в. слово волость/власть многозначно, оно означает возможность, силу или право на действие; в XI в. волость (и власть) — по преимуществу "владение" (земельная волость), например, в устойчивых и частых в летописях выражениях «[ушел] в свою волость» или «въ свою власть», «прия волость» или «прия власть». С конца XI в. это слитное понятие одновременно и власти, и владения, и владетеля раскладывается надвое, в соответствии с условиями и потребностями выражения феодальных отношений, и волость становится доменом, а власть — силой и правом владения им. В самом распределении вариантов содержится много интересного: конкретное (земельное владение) называется русским словом волость, абстрактное (сила и власть) — славянским власть. Новая форма власти приходит со стороны и освящена церковью, она и именуется высоким книжным словом власть. ...
Судя по тем же текстам, власть имеют, ее принимают, хотят и даруют, ее можно осквернить или возвысить, ее ищут, держат и творят, и она находится «въ человецехъ». Власть конкретна, поскольку может быть княжей, боярской и епископской, но бывает власть и повыше: у бога «власть его власть вѣчьная» (и тогда она именуется basileía — "царственная"). Власть — нечто возвышенное и нематериальное, а потому свободно обожествляется, отвлеченно понимается как могущество и даже всемогущество. В XVI в. власть как проявление силы приписывается только верховному владыке, который, правда, на время может наделить ею и земного властителя. ... В продолжение всего средневековья власть — высокое слово, и по отношению к земным делам его не употребляли. ...
Градация высшей власти идет вверх; от конкретной силы до полного господства бога. «Власть» в этом перечне находится посредине; это уже не просто сила, какою власть была в далекие времена, но это еще и не безусловное господство. Власть можно передать, например, своему представителю, господство же абсолютно.