9. Ваш сын в большой беде 9. Ваш сын в большой беде
Папа и мама за дядю Фёдора очень волновались. Мама даже перестала на папу обижаться. А папа закрылся в своём кабинете на целых три дня и ничего из того, что мама под дверями оставляла, не ел. Только котлеты.
А потом он вышел наружу и показал маме построение.
Мама сначала на папу очень сильно ругалась. А потом всё равно согласилась. И сама на птичий рынок за голубями сходила, потому что папу там в лицо знали и никаких зверей ему не продавали, даже хомячков.
Ещё неделю они вываривали косточки и собирали компас. А когда собрали, вложили в птичий череп завязанные на девять узлов локоны дяди Фёдора и пошли по следу.
Компас их долго кружил по городу. Вспоминал все любимые места мальчика. Показал пару алтарей, которые дядя Фёдор в укромных местах делал, тайком от родителей.
Раньше бы папа с мамой на него разозлились. А теперь только радовались, что идут по верному пути.
Потом они вернулись к дому. Покружили немного вокруг. И отправились прямо к автобусной станции.
Там их компас вдруг задрожал и развалился на косточки.
— Это нормально,— сказала мама,— на перекрёстках реальность не совсем реальная, а тут, можно сказать, самый главный перекрёсток.
— Так-то оно так,— кивнул папа,— но как нам здесь мальчика найти?
— Очень просто,— ответила мама,— мы в справочное бюро обратимся.
Они отстояли очередь в справочное окошко. Там женщина сидела, сухощавая, будто пустынное растение.
— Что вам надо?— спрашивает.
— У вас два месяца назад мальчик билет покупал,— говорит мама,— нам надо знать, куда он поехал.
— Ладно вам, гражданка,— отвечает справочная женщина,— у нас каждый день десять тысяч человек билет покупает. И мальчиков среди них хватает самых разных.
— Разумеется,— кивает мама,— но наш мальчик особенный.
— Все мальчики особенные,— возражает справочная женщина.
— Безусловно,— соглашается мама,— но детям дошкольного возраста билеты продавать не положено.
Справочная женщина задумалась. А потом ответила.
— Вам следует поговорить с начальником вокзала. Пройдите во вторую дверь слева.
Папа и мама переглянулись и пошли, куда им было сказано.
По дороге они увидели на стене мозаику: там между спортсменами и космонавтами лежал лев.
Папа щёлкнул его по носу.
— Ой,— сказал лев.
И вроде как пошевелился, а вроде как и нет.
Мама сердито посмотрела на папу.
— Опять ты с кошками сюсюкаешься. Выбей из него сущность и дело с концом.
— Не надо из меня сущность выбивать,— сердито сказал лев,— я тут особа посторонняя, лежу, никого не трогаю, в махинациях не участвую.
— Говори,— приказала мама.
— Мальчик с котом действительно приходили за билетами. Рейс и кассу не знаю, извините, мне отсюда не видать. А вот с начальником вокзала вам надо быть поосторожнее. К нему четыре раза проверку присылали — ни одна не вернулась. Так и оставили. Потому что это дешевле, чем вокзал сносить и новый строить.
— А я говорил, что и от котов польза бывает,— заметил папа.
— Поговори ещё у меня,— нахмурилась мама,— я тебя прямо здесь, с этим полезным котом, и оставлю.
Папа решил не спорить, хотя был почти уверен, что сможет и сам выбраться.
А за указанной им дверью был длинный тёмный коридор. Мама порылась в своей сумочке и достала цанговый карандаш. Щёлкнула кнопкой и с конца карандаша сорвалась синеватая искра, как будто от сварочного аппарата, только не такая яркая.
Искра осветила коридор и, главное, едва заметную радужную нить, которая вглубь была протянута.
— Ты смотри,— усмехнулась мама,— а нас тут, оказывается, ожидают.
— Чего только не придумают,— согласился папа,— чтобы жалобную книгу не давать.
И пошли они осторожно, стараясь эту мерцающую нитку не зацепить.
В конце коридора тяжёлая дверь была, обитая кожей. На двери висела чеканная медная табличка с надписью
НАЧАЛЬНИК АВТОВОКЗАЛА
ТКАЧЁВ И.И.
Папа аккуратно дверь приоткрыл и они вошли в небольшой кабинет. В кабинете стоял большой дубовый стол, за которым сидел высокий мужчина. У него были длинные руки с такими тонкими и длинными пальцами, что любой пианист умер бы от зависти прямо на пороге.
И между этими тонкими пальцами начальник автовокзала крутил что-то похожее на колыбель для кошки. Только ниток было намотано огромное множество, разноцветных и разной толщины, и на этих нитках болтались нанизанные мелкие косточки, проволочки и пуговицы.
По стенам кабинета висели ножницы. Ножницы тоже были самые разные: и портновские, и маникюрные, и детские, в пластмассовых оправах. Каждая пара ножниц была закреплена на своей подложке из чёрного бархата внутри дорогих резных рамок, будто бы это были картины знаменитых художников.
— Здравствуйте,— поздоровался человек,— чем обязан?
— Здравствуйте…— ответил папа,— Мы, видите ли, сына ищем. Он у вас два месяца назад купил билет. С котом.
— Мы не продаём билетов с котом,— возразил начальник вокзала.
— Да нет,— вздохнул папа,— билет он купил самый обыкновенный, это мальчик с котом был.
— Если мальчик купил обыкновенный билет,— тут мужчина из ниток особо хитрую фигуру сплёл,— то искать его следует в пункте конечного назначения. Ну или где-нибудь по дороге. Мальчики, они, знаете ли, такие…
— А если необыкновенный?— поинтересовалась мама.
— Я же сказал, что билетов с котами мы не продаём.
— Так,— разозлилась мама,— ещё одно упоминание кота сегодня, и я за себя не ручаюсь!
— И что вы, простите, в таком случае сделаете?— поинтересовался начальник вокзала.
В этот момент все ножницы на стенах развели лезвия на пару миллиметров. Звук был такой, будто кто-то по огромной косе оселком провёл.
— Дядя Фёдор здесь был,— грустно сказал папа,— иначе мы бы просто не нашли эту комнату. И теперь нас отсюда, боюсь, так просто не выпустят.
— Заметьте, гражданка, какой сообразительный у вас супруг!
С этими словами И.И.Ткачёв сплёл из своих ниток такую фигуру, которая точно не могла держаться на одних только его пальцах.
— Ага,— нахмурилась мама и сумочку свою поудобнее перехватила,— гений, дивной красоты. В общем, кто бы ты ни был, говори, куда уехал мой сын, или…
Тут в комнате померк свет. Солнце за окном превратилось в огромный тусклый багровый шар.
Ножницы на стенах принялись кромсать воздух.
Человек за столом уже больше человеком не притворялся. Все его членистые мохнатые лапищи поднялись вверх и развернулись остриями к посетителям.
— Или что?— спросил он.
Папа рта не успел открыть, как что-то мясисто хрустнуло в воздухе и брызнуло ему на лицо.
А потом солнце разгорелось с прежней силой.
Начальник вокзала сидел в кресле, за столом. И очень старался не дышать. Потому что на столешнице стояла, припав на одно колено, мама. В руке её сверкало заточенное навершие флагштока с серпом и молотом, насаженное на рукоять из берцовой кости. Острием оно упиралось И.И.Ткачёву в горло.
— Или всё.— ответила мама своим материнским голосом.
Когда таким голосом говорят «иди спать» — то спать укладывается весь дом, низколетящие птицы и проходящий мимо милицейский патруль.
А на полу дёргалась, как будто её током били, огромная паучья лапа.
— Однако, гражданка, вы бы сразу сказали, что у вас железные аргументы. Это ведь и есть тот самый «скальпель» из кремлёвской звезды, правда? Поразительно люди перевирают простейшие вещи, просто поразительно.
— Говори по существу,— приказала мама.
И на самую малость своё оружие сдвинула вперёд.
— Гражданочка, — попытался отстраниться начальник вокзала, но кресло ему помешало,— я исключительно из уважения. Мальчик ваш билет брал. Но, как вы могли уже сами догадаться… не совсем обыкновенный. Тут ведь вот какое дело. Не все маршруты предназначены… для людей… в том смысле, что не все они работают в оба конца.
— Что с моим сыном?— спросила мама. Если бы ледниковый период владел человеческой речью, он звучал бы именно так.
— Подождите, подождите, пожалуйста,— нервно сглотнул человек в кресле,— я не договорил. Люди иногда теряются на маршрутах, да, это… оговоренная плата. Но ваш мальчик, ваш мальчик попросил себе действительно особенный билет. Дело в том, что этого маршрута не должно было быть. Вообще. Никогда. Деревня была закрыта для посещения. Решение оттуда…
Начальник автовокзала глазами скосился куда-то наверх.
— Наше «оттуда», или ваше?— уточнил папа.
— Ваше. Но такое ваше, что лучше было бы наше. Там есть деревушка. О ней приказали забыть. Всем. Даже мне. Я теперь не знаю, как она называется. Я бы даже не вспомнил никогда, если бы не мальчик. А он знал. Он дал… число.
Мама спустилась со стола, но нож всё ещё держала остриём к начальнику вокзала.
— Он мог назвать его случайно?
— Он назвал енохианское число населённого пункта. Его нельзя угадать. Его даже назвать-то было нельзя — его же запретили, вместе с маршрутом и деревней. Но он назвал. Не знаю, как. И… таков распорядок… Мы не могли не продать билет. Нам самим пришлось пожертвовать водителем и автобусом, поймите меня правильно.
Мамины глаза загорелись как доменные печи. Она зарычала:
— Кот!
— Прошу вас учесть, гражданка,— залебезил начальник вокзала,— оное животное было помянуто лично вами, я молчал.
Мама сделала глубокий вдох. Медленно выдохнула. Посмотрела на хозяина кабинета. Очень внимательно.
— А теперь ты мне скажешь, что это за кот… Чья скотина увела моего ребёнка?
— Ну это же очевидно… Это кот Ивана Трофимовича Сёмина. Но я бы на вашем месте задал другой вопрос: зачем коту ныне покойного профессора кафедры промышленной демонологии понадобился ваш сын?
10. Шарик идёт в лес 10. Шарик идёт в лес
Дядя Фёдор и кот в доме жили. А Шарик всё по участку бегал или в будке сидел. И ночевал там. Он в дом только пообедать приходил или так, в гости. И вот однажды сидит он в своей будке и думает, что давненько он на охоту не ходил.
Очень уж псу грустно было. Мальчик с котом умные книги читали и построения делали и вроде как совсем он им был не нужен. И от этого Шарик начинал на них злиться. И по ночам снилось ему, как он ломает Матроскину хребет, и перегрызает дяде Фёдору горло.
Когда Шарик просыпался, ему от этого очень стыдно было. И ещё он боялся, что в один прекрасный день он и в самом деле своим товарищам навредит.
Поэтому он решил, что лучше он навредит кому-нибудь промысловому. Чтобы его потом можно было зажарить и съесть.
Дядя Фёдор его отговаривал, очень уж в окрестностях деревни неспокойно стало. И кот отговаривал, но как-то неохотно.
А Шарик сказал, что ему инстинкты покоя не дают, вот прям спать не может, как хочет по лесу за какой-нибудь зверюшкой побегать.
Хотя, по правде, его инстинкты требовали выстроить кого-нибудь в колонну. И так потом колонной и вести на Колыму.
Слово за слово — отпросился Шарик.
В лесу как-то сразу ему стало неуютно. Неправильный это был лес: в правильном лесу были и следы, и тропки, и звуки, и запахи. А здесь как будто кто-то натыкал деревьев с кустами, а живых существ завезти забыл.
С опушки лес был правильный, знакомый. Шарик в него много раз бегал и ловил всякую мелкую дичь. А внутри было что-то другое. Оно натянуло на себя шкуру леса и притворялось им.
Неправильный лес пах смоляной ямой.
Шарик, впрочем, был пёс упорный. Он пришёл за добычей и без добычи уходить не собирался.
Вот только где её тут возьмёшь, эту добычу?
— Не лес,— проворчал пёс,— а сплошная деконструкция… то есть, эта… декорация.
И только он так сказал, как увидел зайца. Заяц был большой, жирный, с наглой мордой. Издалека было видно, что шкура у него лоснилась. И ещё этот заяц смотрел прямо на Шарика и как бы говорил:
«А ну попробуй, поймай меня!»
Шарик, конечно, попробовал.
В два прыжка он пересёк поляну, да только зайца и след простыл. Вот только-только сидел на пеньке и ухмылялся, а вот его уже и нет.
Разозлился Шарик. А потом вдохнул, выдохнул, и подумал: не мог же косой взять и раствориться в чистом воздухе. Присмотрелся внимательно: и точно, есть след.
Пошёл пёс по следу. Вроде бы и шёл недолго, а на следующую полянку вышел когда солнце уже скрылось и все деревья вокруг казались красными.
Заяц на середине этой полянке сидел и ждал. А как Шарика увидел — так опять рванулся наутёк, только кусты шелестнули.
И снова Шарик пошёл по следу.
Только сейчас он заметил, что его собственные лапы проваливаются в землю, будто он по болоту идёт. А следы его заполняла чёрная жижа. И по этой жиже иногда рябь пробегала — только не кольцами, как на воде, а конусами. Такими как детские художники иногда колючки у ёжика рисуют.
На следующей поляне Шарик с зайцем столкнулся нос к носу.
Заяц был огромный — вдвое выше пса. Шкура у него была вместо шерсти покрыта стальными иголками. Над поляной стояла полная луна. В свете луны иголки блестели. А ещё по ним волны шли, как будто по пшеничному полю в сильный ветер.
Глаза у зайца были самые что ни на есть чёрные. И по ним такая же рябь бежала, как по лужицам в лесу.
Заяц шагнул вперёд.
А что ещё заяц сделал, Шарик уже не видел, потому что он бежал по лесу, не разбирая дороги, лишь бы от этого зайца подальше.
Бежит и думает:
«Что-то у меня с охотой не так получается. И лес неправильный. И заяц неправильный. Заяц из мяса должен быть, а не из отходов сталепроката. Не хочу я больше никакой охоты. Особенно, если на этой охоте на меня охотятся».
Так он бежал, пока не выскочил на просеку. На просеке опоры электрические стояли, а на них гудели провода. Шарик обрадовался и по просеке потрусил, пока не наткнулся на коровий череп.
Череп смотрел на Шарика и будто бы говорил:
«Бедный Шарик. Куда ж ты забрёл в такое негражданское время суток»
А пёс в ответ только зубами скрипел и дальше шёл. В конце концов, от черепа никакого вреда ему не было. Череп и череп. У него в голове почти такой же был, и ничего.
Потом ему ещё череп попался, и ещё хребет, и ещё пара черепов, а потом коровьих костей стало столько, что в них начали лапы путаться.
Наконец, Шарик добрался до высокого забора с колючей проволокой.
«Просто так заборы не ставят»,— подумал пёс,— «Если стоит забор, значит за ним лежит что-то нужное. А если там лежит что-то нужное, то где-то рядом есть дорога, по которой это „что-то“ привезли».
Завернул он за один угол, за другой и точно. Хорошая асфальтовая дорога блестела под луной и упиралась в проржавевшие металлические ворота.
Со стороны дороги костей не лежало. Видимо их на просеке от начальства прятали, чтобы далеко не вывозить.
Над воротами аркой выгибалась надпись из жестяных букв:
Скотожертвенник №4
А сбоку от ворот висел плакат, на котором было крупно написано:
ПРОВЕРЬ
КАСКУ, ОЧКИ, ОБЕРЕГ
И ещё картинки были нарисованы о том, что случается с дяденьками, которые технику безопасности не соблюдают. Шарик подошёл к воротам: у одной створки был низ отогнут, так что он как раз смог подлезть.
Внутри была большая площадка, закатанная в асфальт. Площадку окружали трансформаторные ящики от которых шли провода по земле и соединялись с металлическими канавками. Канавки изогнутые были, прям как построения из тетрадки дяди Фёдора. И все они расходились от возвышения посередине площадки, сложенного из железобетонных плит.
С одной стороны его стояла огромная гильотина, с большим ржавым ножом, красной кнопкой и электрическим мотором на верхушке. Раскрашена она была жёлтыми и чёрными полосками.
С другой стороны виднелось что-то похожее на дерево — только это дерево было собрано из рогов и костей, а в середине вместо ствола была статуя женщины.
На самом возвышении покоилась неправильная пирамидка. Скорее даже не пирамидка, а просто куча.
Когда Шарик увидел, что кучей сложены черепа он уже не удивился.
Он потом удивился.
Когда подошёл поближе и понял, что черепа эти — собачьи.
Шарик подошёл ещё ближе и рассмотрел кучу черепов во всех подробностях. Все они были одного размера. Какие-то — обглоданные и высушенные ветром дочиста. Такие лежали ближе к основанию. На лежавших повыше остатки мяса и жил виднелись. А на самой вершине лежала голова совсем свежая.
На ней ещё можно было рассмотреть серую шерсть и рыжие уши.
Его, Шарика, голова.
В этот миг что-то в нём щёлкнуло, будто тумблер перебросили. Луна на небе превратилась в прозрачный шар, внутри которого бурлила светящаяся красная жидкость и плавали хищные рыбы, похожие на угрей.
И земля под лапами пса тоже стала ощущаться как шар. Гулкий и каткий.
Упёрся Шарик в асфальт, и покатился земной шар. Понеслись навстречу деревья, замелькали электрические опоры.
Лес остался позади.
Шарик ещё раз упёрся и шар остановился. Махнул Шарик лапой — развернул Землю деревней к себе. А на окраине деревни, на холме, стоял дом. В окнах свет горел. Шарик пасть раскрыл и толкнул Землю, да так, чтобы дом прямо к его зубам подкатился.
Земной шар послушно закружился. Всё ближе дом. Вот уже видны занавески в окнах, и сарай в котором корова живёт, и будка…
Хрусть!
Вращение остановилось. И, кажется, зашатался зуб во рту у Шарика. Будто на невидимую стену он налетел со всего размаха.
— А дядя Фёдор хорошие построения у родителей перерисовал,— услышал Шарик голос Матроскина,— такую зверюгу с размаху затормозить, это талант надо иметь.
Шарик обернулся.
У забора стоял тр-тр Митра, а за рулём его кот сидел. Матроскин мотор завёл, фары зажёг и трактор двинулся на Шарика с распахнутым приёмным лотком.
Пёс собрался уже смахнуть надвигающуюся машину одним ударом лапы, как вдруг память его разверзлась и исторгла давно забытое слово.
Настоящее имя того, кто сейчас отзывался на собачью кличку.
И он рассмеялся. И он смеялся, и смеялся, прямо в лицо кровавой Луне, пока стальная пасть Митры не закрыла от него небо.
11. Уроборос 11. Уроборос
Дядя Фёдор до самого утра Шарика с охоты ждал. Всё в окно посматривал, пока не заснул совсем. И на следующий день он проснулся самым ранним утром — Шарик так и не пришёл. Только Матроскин во дворе трактор мыл, а Митра от холодной воды фыркал и корчил смешные рожицы. Корова неподалёку жевала травку и опасливо на эту пару посматривала. А то как и её привлекут к водным процедурам!
— Ну что, Матроскин, не возвращался Шарик ещё?— спросил дядя Фёдор в окно.
Кот какую-то рыжую ветошь из приёмного лотка тр-тр Митры вытащил и подальше в кусты забросил.
— Нет,— отвечает,— не возвращался.
— Так надо искать его!— предложил мальчик,— Вдруг он в беду попал.
Матроскин вздохнул.
— Дядя Фёдор, первое правило спасения утопающих — не увеличивать количества утопающих. Выйдет Шарик из леса, ему не впервой.
Воронёнок встрепенулся и прокричал:
— Никогда! Никогда!
Мальчик шикнул на птицу.
— А если он встретил это… большое, которое клад охраняло?
— И что ты предлагаешь в таком случае сделать?
— Я у папы читал, что с любыми силами можно договориться.
— Угу,— недоверчиво кивнул кот,— а ты не читал у папы, на каких условиях?
— Ну вот найдём и обсудим условия.
В общем, уговорил дядя Фёдор Матроскина пойти искать Шарика.
Сели они на трактор и поехали к лесу. Погода стояла отличная. И не жарко было, и не холодно. Ветерок дул в меру прохладный. Митра себя вёл удивительно спокойно и даже не пытался за курами гоняться. В общем, ехать было одно удовольствие.
И когда они у поворота к лесу встретили Шарика, это дяде Фёдору даже не удивительно показалось, в такую-то отличную погоду!
Шарик сидел на дороге и озирался, словно не понимал, куда же он попал. Весь он был с лап до головы заляпанный чёрными маслянистыми кляксами.
Матроскин остановил трактор. Дядя Фёдор выпрыгнул из кабины и подбежал к псу. Тот смотрел на мальчика удивлённо.
— Шарик! Ты вернулся!— закричал дядя Фёдор.
— Ну… наверное,— огляделся пёс,— А Шарик — это кто?
— Ты что, Шарик, собственное имя забыл?— подскочил к ним кот,— Вот до чего тебя прогулки по лесу довели! Сколько лап у тебя помнишь ещё?
— Ну… четыре,— Шарик недоверчиво пересчитал собственные лапы.
— А хвост у тебя один?— продолжал Матроскин.
— Один…— протянул пёс.
— Так это же замечательно! И ты нас встретил…
— Встретил…
— Ну вот, хорошо. А зовут тебя Шарик. Ты с нами живёшь!
— С вами…
— В будке,— подсказал Матроскин.
— В будке… — неуверенно согласился пёс,— А вы кто?
— Это же Матроскин,— показал мальчик на кота,— а меня дядя Фёдор зовут.
Шарик посмотрел на них, поморгал.
— Очень приятно,— говорит Шарик и кланяется,— Возьмите меня с собой, пожалуйста. Я вас охранять буду.
Дядя Фёдор и слова сказать не успел, как Матроскин вмешался:
— Конечно-конечно. Только, Шарик, тебя бы отмыть немного, а то ты какой-то… неэкологичный.
— Я бы рад отмыться, — отвечает пёс, — только мне помощь нужна. Я один не могу. А так, кого ни попросишь, так только пятки мелькают.
И поехали они на речку. Тр-тр Митра с утра помытый был, так что он кругами по поляне катался в своё удовольствие. А дядя Фёдор Шарика отмывал, и, потихоньку расспрашивал. И по всему выходило, что ничего Шарик не помнит ни о встрече с мальчиком и котом, ни о том, что потом случилось.
Матроскин в этом время на берегу сидел и вид у него был мрачнее мрачного. А тут ещё и почтальон Печкин подошёл. В руках у него была бутылка и лист бумаги. В бутылке на дне какая-то прозрачная жидкость плескалась.
Почтальон шёл так, словно он моряком был на корабле в штормовом море. И земля всё норовила у него из-под ног куда-то сбежать. А он эту землю ногами ловил.
Печкин дошёл до пирса. Допил из бутылки, свернул листок в трубочку, засунул в бутылку, заткнул горлышко пробкой и выбросил в реку. Так она и поплыла вниз по течению, покачиваясь в разные стороны.
— Эй, кот, иди-ка сюда,— прокричал почтальон Печкин.
Матроскин посмотрел на Шарика, на Митру, что-то в уме прикинул и пошёл к пирсу.
Почтальон тоже посмотрел по сторонам, потом снял сапоги, носки стянул, свесил ноги в воду и сказал:
— Ну что, Верищагин, опять не получилось? Вот говорят же, что волки — санитары леса. А от тебя, Матроскин, сплошная антисанитария.
Кот только плечами пожал.
— А что тут поделаешь?
— И ведь говорил же я тебе: уходите к чёртовой бабушке. А ты вернулся. И ещё мальца сюда приволок. Ну ладно ты. Ладно, этот Шарик твой несчастный. Но ребёнка-то зачем?
— Меня не ребёнок интересовал,— нахмурился Матроскин,— У меня другие планы были. Но, кажется, я о его родителях слишком хорошее мнение сложил. А вот сын у них получился талантливый. Даже жалко его.
Тут они вдвоём посмотрели, как Шарик бегает по берегу и свой хвост ловит, а дядя Фёдор на него смотрит и смеётся.
— И с этим… Шариком… тоже, как я посмотрю, с каждым разом всё хуже и хуже.
— Угу,— кивнул Матроскин,— Профессор говорил, помнится, что такое может быть, но он-то не планировал призыв на такие сроки.
— А сколько времени прошло?— поинтересовался Печкин.
— Да года два уже,— ответил кот.
— И в самом деле… но я могу тебя утешить: окончательно озвереть твой Шарик не успеет.
— Это почему ещё?
— А потому что нас всех к этому времени уже не будет. Замыкание, знаешь ли, деградировать начинает. Вот ты вчерашний день хорошо помнишь?
Матроскин задумался.
— Да, знаешь ли, не особо. Как-то так всё промелькнуло незаметно. Говорят, так на пенсии время летит. Вот ты внукам пирожки печёшь, а вот ты лежишь, а родственники жилплощадь делят и дачный участок.
— Так ведь тебе-то пенсия не грозит. Мне, кстати, тоже. Это мы все потихонечку пропадать начинаем. Может быть и хорошо, что ты дядю Фёдора сюда привёз — всё-таки порция внешнего мира, глядишь, протянем немного дольше.
— Помирать неохота?— спросил кот с ехидцей.
— А то,— согласился Печкин,— Я, может быть, только до стадии гнева добрался.
— Судя по бутылке,— заметил Матроскин,— это уже торг.
— Это не торг. Это эксперимент. Реки, знаешь ли, появились задолго до людей. Так что я надеюсь на то, что по воде отсюда ещё можно выбраться.
— А тебе вообще можно выбираться?
— А почему нельзя?— спросил почтальон,— Я нулевой километр запер? Запер. А дальше никаких должностных инструкций не написано.
— Вы только посмотрите,— фыркнул кот,— а как рисовался-то! «Я тут высшая инстанция».
— Больно ты умный,— рассердился Печкин,— вот сдать бы тебя в «Поликлинику», на опыты.
— Сгорела, говорят, «Поликлиника»,— не растерялся Матроскин,— остались только «Мельтешение» и «Прачечная». Но фамильярами они не занимаются. Да и о чём я говорю, сдавай, пожалуйста. Вот как выберемся отсюда, так сразу и сдавай!
Почтальон замолчал. Он сидел, болтал ногами и смотрел, как Шарик всё норовит укусить себя за хвост. А река, подёрнутая туманом, несла откуда-то сверху по течению запечатанную бутылку с письмом.
12. Мама и папа ищут число12. Мама и папа ищут число
Васютка был похож на птенца. С большими чёрными глазами и широко распахнутым ртом.
Васютка был студентом. Было ему двадцать три годика, из которых последние несколько лет он пытался перевестись на следующий курс. И всё бы хорошо, но очень уж он не любил грызть гранит науки. Зато он очень любил всякие истории, в которых героя призывали к приключениям, а он отказывался, но потом всё равно шёл и, переродившийся после героической смерти, возвращался с волшебным трофеем. И чтобы автор был если не профессор, то хотя бы доктор наук.
— Так что такое обращение Макондо?— повторил вопрос папа, который имел несчастье быть преподавателем Васютки.
Студент, приличия ради, пару раз хлопнул клювом и продолжил молчать.
— А процедура Макондо?— попыталась подсказать мама, которая догадывалась, что с таким спутником они рискуют застрять надолго.
Васютка ещё немного поморгал, и, наконец, изрёк:
— Вы нам такого не давали.
Папа посмотрел на своего студента с укоризной.
— «Основные топологические процедуры», третья лекция. Почерком Лаховой, у которой вы все списываете, четвёртая страница от начала лекции. Процедура Макондо заключается в том, что останки первого человека, умершего в населённом пункте, с соблюдением необходимого ритуала, запечатывают в капсуле. А капсулу кладут…
— В сухое, прохладное, защищённое от света место?— радостно, но немного неуверенно, протараторил Васютка.
— Нет,— покачал головой папа,— это лекарства так кладут, а капсулу кладут в реликварий на нулевом километре. И с этого момента поселение проявляется на Карте.
— На какой карте?— удивился студент.
— Не на какой, а на Карте,— сердито уточнил папа,— есть только одна Карта, а всё остальное — это её неточные копии.
— Пересдача,— развела руками мама.
— Это мой студент, и я буду решать, что с ним делать,— возразил папа,— Ну как, молодой человек, вспомнили, что такое обращение Макондо?
— Ну это когда капсулу вскрывают пионеры и читают обращение потомкам…
— А Макондо — это колумбийский пионер-герой,— с ехидцей подсказала мама.
— Точно!— обрадовался Васютка,— Он ещё превратился в ворону и потерял душу!
— Последний вопрос,— мрачно произнёс папа,— кто такой Рэдрик Шухарт?
— Это я точно знаю!— воссиял студент,— Это немецкий офицер-подводник, который первый обнаружил Р’Льех!
Папа тяжело вздохнул. И мама тоже тяжело вздохнула. В основном потому, что они уже час стояли внутри Главпочтамта, а все скамеечки и стулья были заняты бабушками, которые составляли телеграммы своим внукам и внучкам. Наконец, откуда-то из боковой двери вышел неприметный человечек, что-то шепнул папе на ухо и исчез в неизвестном направлении.
— Ну что,— сказал папа, кивая Васютке,— пошли, отмычка!
— Зовите меня Взломщик,— подбоченясь, потребовал студент,— В крайнем случае «опытный кладоискатель».
— Да как угодно,— согласилась мама, пропихивая Васютку в дверь с надписью
СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ
ПОСТОРОННИМ …מ
Внутри было тихо и безлюдно. Они прошли по короткому коридору и спустились вниз по лестнице на несколько этажей. Там лестница упёрлась в одинокую дверь. Дверь была обита серебристыми алюминиевыми листами и на ней под трафарет был выведен предупреждающий знак: чёрный символ диода в красном треугольнике.
Под диодом виднелась нарисованная химическим карандашом единичка.
— Нам сюда,— смело заявил папа.
Они вошли. Внутри виднелись стеллажи с коробками, уходящие куда-то вдаль. Дверь за их спинами закрылась и раздался такой звук, с которым подпружиненный механизм взводится.
— Ну что, молодой человек,— сказал папа студенту,— вот вам и представился, буквально, последний шанс выяснить, что такое обращение Макондо.
— Да ладно,— махнул рукой Васютка,— сдал же я фольклористику!
— Ещё бы вы не сдали,— нахмурился папа,— если преподавательница считает себя эльфийской королевой.
А потом приказал:
— Марш!
И Васютка зашагал. Да так бодро, что в какой-то момент завернул за угол и затерялся за поворотом. А мама, должно быть, заинтересовалась какими-то особенно любопытными коробками и отстала.
И папа остался один.
Он повернул за один угол, за другой — кругом, покуда хватало взгляда, тянулись одинаковые стеллажи с коробками.
Наконец, он вышел на перекрёсток, от которого все пути уходили вдаль и терялись во мраке.
Из левого прохода вышла мама. Она была одета в вечернее платье, в котором она как-то раз ходила на телевидение. На шее её было чёрное кожаное ожерелье, а губы и ногти у неё были ярко-алые.
— Здравствуй, дорогой,— сказала она,— Я так по тебе соскучилась.
— Здравствуй,— холодно ответил папа,— Великий Принц Ситри, двенадцатый дух. Я узнал тебя. Иди своей дорогой.
Мама вывернулась через себя, превратилась в леопарда с орлиными крыльями, взмахнулами ими и растворилась во мраке.
А из правого прохода вышел Васютка. В руке его был разводной ключ.
— Мне это всё надоело. Давайте-ка, отвечайте на мои вопросы, не то сами знаете,— и Васютка размахнулся ключом.
— Знаю,— ответил папа,— Ты — Савнок, великий и сильный маркиз. Но сила твоя тут ничего не может решить, так что изыди, ты надо мной не властен.
Васютка зарычал, волосы у него превратились в львиную гриву, а потом он весь взял, да и развеялся в воздухе.
В тот же момент, настречу папе выбежал дядя Фёдор.
— Папа, папа!— закричал он,— помоги, за мной гонятся чудовища!
Папа прижал мальчика к себе и посмотрел ему за спину. В темноте ничего не было видно.
— Ничего,— сказал папа,— в темноте нет никого страшнее нас.
— Правда?
— Правда, маркиз Фенекс. Я узнал тебя. А теперь давай-ка покажи мне, где мои товарищи.
Дядя Фёдор помрачнел, вспыхнул ярким пламенем и исчез. А на его месте оказались мама и Васютка.
Они ещё немного прошли и увидели огороженный стеллажами стол. За столом сидел высокий мужчина с длинными пальцами. Он точь-в-точь был похож на начальника автобусного вокзала. Только здесь ножниц не было, а было много толстых тетрадей, в которых мужчина шариковой ручкой писал самые разные числа.
Наконец, он отложил ручку в сторону и внимательно посмотрел на посетителей.
— Ну-с,— произнёс он,— И что вы имеете мне сказать?
— Я не бесчестил священных бегемотов Таурт,— отчеканил папа.
Мужчина скривился.
— Милейший, раз уж вы так далеко зашли, может обойдёмся без клоунады. Что вы от меня хотите.
— Дайте мне число!— потребовала мама.
Мужчина прищурился на один глаз.
— Число, которое вы просите, было извлечено из реестра. Я не могу вам дать его. Вы ведь знаете, что такое обращение Макондо.
— Вы издеваетесь, да?— спросил Васютка.
Очень его расстраивали вопросы, к которым он не успел подготовиться.
— Отчего же, Василий Петрович?— спросил мужчина, прищурившись на другой глаз,— смысла над вами издеваться нет никакого. У вас ведь, буквально, последний шанс выяснить, что же это за обращение такое.
— Вы точно издеваетесь,— расплакался студент.
— Отнюдь нет.— Пожал плечами мужчина и отчеканил,— Обращение Макондо — это типовой ритуал управляемого осквернения казуальных мощей, в результате которого, населённый пункт, симпатически связанный с оными мощами, оказывается удалён с Карты. Каковой акт влечёт за собой формирование топологического замыкания. Со временем, замыкание деградирует и схлопывается.
— Вот именно!— закивал Васютка,— Я как раз вот в точности это и хотел сказать! А число это…
Мужчина посмотрел на Васютку неодобрительно.
— А енохианское число, однозначно ассоциированное с населённым пунктом, получает статус «запрещённого». В одностороннем порядке оно может быть использовано для проникновения внутрь замыкания. Покинуть замыкание на сегодняшний день считается невозможным.
Студент закивал с удвоенной силой.
А мама перехватила свою сумочку так, чтобы можно было легко извлечь её содержимое, и повторила:
— Так вы дадите мне число или нет?
— Как я и сказал,— терпеливо ответил мужчина,— Число это сейчас — запрещённое. Его полагается забыть — и снаружи замыкания его не помнит ни одна живая душа.
— Ну что же,— вздохнул папа,— если ни одна живая душа не помнит, придётся потревожить мёртвых.
— Вы, любезнейший, дайте-ка нам адрес квартиры профессора Сёмина,— вежливо попросила мама, сжимая в глубине своей сумочки какой-то очень острый предмет.
Мужчина размашистым почерком что-то написал на тетрадном листе, вырвал его и отдал маме.
— А теперь пора на выход,— скомандовала она.
— Двигай, отмычка,— приказал папа Васютке.
— А что с пересдачей?
— Как только принесёшь мне направление — сразу поставлю,— пообещал папа.
Обратная дорога оказалась совсем короткой. И у самой двери папа придержал маму, так что Васютка оказался впереди. Пухлыми ладошками он отмахивался от архивной пыли.
— Помыться бы,— сказал он,— Хоть бы лицо сполоснуть.
— Пересдача…— елейным голосом напомнил папа.
И Васютка шагнул к двери. Щёлкнула невидимая пружина. Воздух пришёл в движение и туловище студента скользнуло куда-то в сторону. Руки и ноги ещё добрую секунду продолжали идти вперёд, к обещанной пересдаче, а потом и они опрокинулись в небытие, будто бы их зажевали невидимые шестерни.
— Не сдал,— цокнула мама.
— Пошли быстрее,— решительно сказал папа,— Тут перезарядка меньше минуты. Главное, у нас есть адрес! Пора нам навестить этого профессора Сёмина!
13. Шарик меняет конфессию13. Шарик меняет конфессию
Дядя Фёдор говорит коту:
— Надо что-то с Шариком делать. Пропадёт он у нас. Совсем от тоски высох.
Матроскин смотрит как пёс и трактор по двору ведром в футбол играют и говорит:
— Что-то не похож он на высохшего от тоски. Ты посмотри, как бегает. Ему надо в спорт высоких достижений, рекорды ставить…
Тут Митра увлёкся и ведро с громким скрежетом раздавил.
— Это он всё для вида,— возразил мальчик,— а глаза у него грустные.
— И как ты предлагаешь его развеселить?
— Ему цель какую-то надо, какое-то занятие. Вот мы с тобой книжки читаем, построения пробуем разные, опыты ставим, а Шарик вроде как и ни при чём.
— Дядя Фёдор,— Меланхтон, сын Мелхесиаха посмотрел на мальчика с укоризной,— вот ты вроде что-то сказал, а ничего внятного не озвучил. Ты бы что-нибудь по существу предложил, что-то, что сделать можно.
Дядя Фёдор задумался. У взрослых в телевизоре получалось так часами говорить и никто им не возражал. Возможно, потому что у них не было Матроскина.
А потом он придумал.
— А пускай наш Шарик шаманизмом займётся.
— Э нет…— махнул лапой кот,— шаману должны духи помогать. А Шарику разве что его блохи помогать будут.
— А я вот попрошу без этих ваших… инокуляций!— потребовал пёс, который уже несколько минут у них за спинами стоял.
— Инсинуаций,— терпеливо исправил его Матроскин.
— И без них тоже. Я, между прочим, моюсь регулярно. И шаманом я быть не хочу. Я про тупилаков слышал.
— И-и-и?— с интересом во взгляде протянул кот.
— Так а где мы тут ребёнка возьмём на запчасти? Я дядю Фёдора обижать не буду!
— Шарик, ты — балбес!— тепло, по-отечески заметил Матроскин.
— Может быть тебе какая-нибудь религия нужна?— поинтересовался дядя Фёдор,— Какой-нибудь иудаизм?
— А что,— Матроскин критически посмотрел на Шарика,— мордой ты, конечно, не вышел, но можно тебя записать в какие-нибудь субботники.
— Ни на какие субботники я не пойду,— решительно отказался пёс.
— Ну вот!— обрадовался кот,— самый тот вариант!
— Может быть лучше в зороастрийцы?— предложил дядя Фёдор,— Собака в зороастризме — священное животное! Будешь ты Виш-хаурва, сторожевая собака.
— Так я и так сторожевая собака,— вздохнул Шарик,— безо всякой вашей шаурмы.
— Ну вот, ты сейчас просто так сторожевая собака,— обрадовался Матроскин,— а так ты будешь сторожевой собакой под покровительством Ахуры Мазды!
— Ладно тебе. Тут вон вся деревня, небось, была под чьим-то покровительством. И где они теперь?— сердито ответил Шарик.
— С козырей зашёл,— кот нахмурился.
— Я понял!— обрадовался дядя Фёдор,— Шарику в язычество надо!
— Какое именно?— осторожно поинтересовался Матроскин?
— А какая разница?— улыбнулся мальчик,— Вон, у папы была «Велесова Книга» издательства Анненербе, с автографом автора. Тут главное найди дерево подходящее и что-нибудь на нём вырезать.
— В таком случае, я подходящий дуб, по другую сторону деревни,— кивнул Матроскин,— мы там такое капище отгрохаем — ни у кого такого нет.
— Так тут вообще капищ нет,— нахмурился Шарик.
— Вот именно!— радостно воскликнул кот,— У нас будет самое главное! Мы из тебя, Шарик, волхва сделаем!
— Делайте хоть чучело! — говорит Шарик. — Вы ж всё равно от меня не отстанете, пока не причините мне добра по самую маковку.
И стали они на капище собираться. Дядя Фёдор пошёл тр-тр Митру готовить, а Матроскин Мурке сена подбрасывать. Он ей открыл дверь коровника и сказал:
— Мы дом на тебя оставляем. Если Печкин появится, ты с ним не церемонься. Рогами его. А вечером я тебя чем-нибудь угощу.
Корова на него посмотрела очень неоднозначно. Только Матроскин этого взгляда всё равно не понял.
Дядя Фёдор тр-тр Митру подозвал, подкинул в лоток подвернувшуюся курицу и сел на шофёрское кресло. Шарик рядом устроился, а Матроскин — наверху. И поехали они делать Шарика волхвом.
Митя тарахтел радостно и вовсю работал колёсами. Увидит лужу — и по ней! Так что вода во все стороны веером. Молодой ещё трактор! Новенький. А если он кур встречал на пути, он тихонечко подкрадывался и только перья от бедных птиц по всей дороге разлетались. Замечательная была поездка.
А чтобы не скучать, Митра придумал загадки друг-другу загадывать. Очень им это дело понравилось. И так они загадками увлеклись, что чуть не въехали в дуб на полном ходу.
Он был, вероятно, в десять раз старше берез, составлявших лес, в десять раз толще и в два раза выше каждой березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными суками и корой, заросшей старыми болячками. С огромными, неуклюже, несимметрично растопыренными корявыми руками и пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между улыбающимися березами.
— Заводи мотор!— сказал Матроскин.
Дядя Фёдор рванул тросик, бензопила заурчала. Совсем немного он поработал и старый дуб, весь преображенный, украсился рожей идола.
Не сказать, чтобы у дяди Фёдора идол получился внушительным — всё-таки бензопила весила почти как половина мальчика. Зато дядя Фёдор очень старался. Так что глаза у идола были серьёзные и хмурые, а рот недобро ухмылялся.
— Ну, Шарик, следуй зову Рода!,— предложил Матроскин.
Пёс посмотрел внимательно на кота, на дядю Фёдора, переспросил:
— Точно?
— Безусловно,— подтвердил кот.
Шарик расслабился, обежал вокруг дуба, задрал лапу и…
— Знаешь, дядя Фёдор,— сардонически сказал Матроскин,— я думаю, что Шарику лучше всего будет оставаться тем, кто он есть. А что он грустный ходит — это не беда. Будем считать, что это кризис собачьего среднего возраста. Ты, главное, не удивляйся, если он ирокез выстрижет и будет всякие странные песни напевать.
— Так что, я волхв теперь?— спрашивал Шарик.
— Самый натуральный,— кивал Матроскин,— я бы даже сказал — друид. Вон ты как старательно дерево полил.
Только Шарик что-то не очень повеселел. И даже совсем загрустил. Зашёл за дуб, поднялся выше по холму мимо берёз.
— Куда это он?— поинтересовался дядя Фёдор.
— Оставь,— махнул лапой кот,— ему, может быть, одному побыть надо.
— Эй, идите сюда!— раздалось с вершины холма.
Мальчик и кот взбежали вслед за Шариком и замерли.
За холмом открывалось огромное поле. В поле, точно по линеечке, стояли рядами не то кресты, не то деревья, не то вязанки рогов. И перед каждым из них виднелись могильные холмики.
И только когда товарищи подошли поближе, стало ясно, что на самом деле это — грядки. Просто за ними давно никто не ухаживал, так что там росла только мелкая сорная трава.
Рядом таблички стояли: с номером ряда и номером в ряду, будто у кресел в театре. А фигурки у каждой грядки были свои. Начинались они в ближайшем левом углу поля от обычного столба с перекладиной, и чем больше вправо уходили, тем разлапистей у фигурки были рога, а чем дальше от холма — тем больше столб напоминал женщину. Так что в дальнем правом углу стояла красивая женская статуя с целым роговым деревом на голове.
— Это ещё что такое?— удивился дядя Фёдор.
— Понятия не имею,— покачал головой кот,— но очень уж это мне напоминает какой-то сельскохозяйственный эксперимент.
И тут дядя Фёдор увидел на земле следы колёс. Когда-то тяжёлая машина оставила их в грязи, потом грязь засохла и сохранила рисунок шин.
Обратно к трактору шли молча. И только по дороге домой Матроскин мрачно спросил у тр-тр Митры:
— Так куда, говоришь, ты людей возил?
Дяде Фёдору очень хотелось не угадать ответ трактора. Но, всё-таки, он угадал.
14. Возвращение профессора Сёмина14. Возвращение профессора Сёмина
Дверь квартиры профессора Сёмина выглядела серьёзно. Сама дверь была, словно у сейфа, железной и с большими тяжёлыми ручками. Петли были ей подстать: тяжёлые и толстые.
И на звонок никто не отзывался.
— Ну что,— вздохнула мама и достала из сумочки отмычки,— будем открывать двери своими силами.
— Я могу чем-то помочь?— спросил папа.
— А ты свечку подержишь,— сказала мама и достала тоненькую свечу, обмотанную суровой нитью,— если коптить начнёт или гореть как-то странно — сразу говори!
Долго мама с замками возилась, но, наконец, дверь поддалась.
Папа уже войти собирался, но мама его остановила. Сначала она коврик проверила и даже, на всякий случай, выбросила его куда подальше. Потом забрала у папы свечку и начала вдоль дверного косяка водить.
— Не мог профессор демонологии так просто свою квартиру оставить.
Наконец она осторожно подцепила ножницы, которые раскрытые внутри квартиры над дверью висели, лезвиями вниз.
— Жаль,— сказала мама,— что у тебя студенты на пересдаче кончились. Было бы неплохо кого-нибудь вперёд пустить.
Папа с мамой согласился. Потому что вместо студентов ему пришлось идти первому.
Квартира профессора Сёмина была огромной, с высокими потолками. И обставлена она была странно. В прихожей под потолком висело огромное чучело крокодила, в живот которого была вделана лампа дневного света. В углу стоял женский манекен и лежали, перемотанные бечёвкой, оленьи рога. А по всем стенам тянулись построения, такие сложные, что даже папа не мог сразу разобрать, для чего они были предназначены.
— Вот это я понимаю, человек брал работу на дом!— воскликнул он.
Мама достала свой цанговый карандаш и зажгла на нём искру. Но в этот раз никаких светящихся ниточек вокруг не было.
— Интересно,— замечает мама,— ножницы — это от обычных жуликов, человека, знакомого с Ремеслом, они бы не остановили. Не нравится мне эта квартира. И профессор Сёмин мне тоже не нравится.
Папа хотел было сказать, что маме вообще мало что нравится, но промолчал. Потому что маму он знал давно. И ещё потому что у него тоже эта квартира никакого доверия не вызывала.
— Обои у него совсем неправильные,— наконец говорит он,— они встык поклеены, а построения на них разомкнутые. Если бы он их специально рисовал, он бы так делать не стал. Построение без контура работать не будет.
— Может ему их поклеили неправильно?— предположила мама.
— Не похоже. Это всё равно что искусствоведу картины повесить вверх ногами.
Мама кивнула. Но делать было нечего, они пошли вглубь квартиры.
Сначала они осмотрели библиотеку. В ней шкафы стояли до самого потолка и книги там были такие, что у мамы с папой разыгрался приступ профессиональной клептомании. Но, на всякий случай, они друг-друга удержали от того, чтобы пару-тройку редких томов с собой унести. Даже у папы дома экслибрисы с сюрпризами были — чего уж ожидать от профессора демонологии!
Наконец, они нашли рабочий кабинет профессора Сёмина.
Это был не кабинет даже, а целая лаборатория. В дальнем конце располагался широкий стол с множеством книг и тетрадей. Вдоль стен стояли столы с самыми разнообразными приборами и алхимической утварью. У дверей стояла японская ширма, на которой была девица нарисована, да такая, что папа сначала на неё засмотрелся, а потом словил мамин взгляд и после этого в сторону ширмы старался не поворачиваться.
Посередине кабинета в пол был вделан наборный алтарь, такой большой и сложный, что и не в каждом институте увидишь.
Папа почесал затылок.
— Гиростабилизированная платформа,— сказал он,— похоже наш профессор ещё и этажом ниже квартиру себе заполучил.
Мама в это время изучала бумаги, которые у него на столе лежали.
— Не удивительно. Он из всех министерств не работал только с министерством иностранных дел. И то наверняка нельзя сказать.
— Почему тогда они его квартиру по винтику не разобрали, когда он умер?
— Хороший вопрос,— кивнула мама, перекладывая профессорские тетради,— кстати, что такое «феррооккультная жидкость» и почему она могла понадобиться министерству сельского хозяйства?
— Так вот она,— папа поднял со стола склянку с чёрной жижей.
На её поверхности то и дело вспучивались крохотные конусы.
— А зачем она в сельском хозяйстве нужна — понятия не имею. От неё вообще толку мало.
— А хоть какая-то польза от неё есть?
— Только вред,— пожал плечами папа,— Забивает стоки. У нас один товарищ продвигал метод очистки высокочастотными токами. Но срочники с ветошью дешевле получились, так что его похвалили и работу на полку поставили.
— Хм… — задумалась мама,— тут ещё какие-то электрические схемы есть, но я их совсем не понимаю. Может, посмотришь?
— Я в них тоже понимаю слабо,— признался папа,— а вот наш профессор, похоже, что-то такое придумал.
И он показал на пол, на алтарь.
Алтарь был особенным. Это был трёхметровый диск, на котором располагались подвижные пластины с элементами построения, так что можно было легко и быстро набрать любую комбинацию. Где-то под полом находились механизмы, которые могли повернуть его в нужную сторону.
Но самое главное: борозды на нём были немного заляпаны чёрными пятнами. И пятна эти будто бы пузырились, только вместо пузырей на них топорщились крохотные чёрные иглы.
— Может быть он после последнего ритуала не очистил алтарь?— предположила мама.
— По всему видать, что профессор был человеком аккуратным. Если бы он пережил ритуал, то почему убрал за собой? А если нет — то где тогда его тело? Впрочем, это всё не важно. Сейчас нам сам профессор ответит.
И папа начал переставлять пластины на алтаре для сеанса некромантии.
— Погоди,— говорит мама,— нам же надо какая-то личная вещь, чтобы профессора призвать.
— Я приводной контур инвертированным сделал,— отвечает папа,— тут вся квартира вокруг — его личная вещь.
А сам продолжает пластины двигать. Мама тем временем дальше в бумагах разбиралась.
— Ага!— говорит она,— тут лежит командировочное удостоверение. Профессор наш на полгода отправился в колхоз… Буквы расплываются, похоже из-за обращения Мокондо. Но дата видна нормально. Его ещё месяц никто не хватился бы. Может быть Сёмин ещё по эту сторону находится?
— Сейчас узнаем,— сказал папа.
И только он последнюю пластину передвинул, как диск пришёл в движение. И папу от алтаря отбросило, будто бы электрическим током ударило.
А на алтаре построение начало само по себе изменяться.
И обои пришли в движение — каждая полоса со своей скоростью. Когда нарисованные на них построения замыкались — они вспыхивали и фиолетовые искры осыпались на пол.
Мама хотела было подойти к алтарю, но вовремя увидела, что воздух над ним колышется — будто марево нависло.
Тогда она к папе кинулась.
— Я в порядке,— прокряхтел папа,— Думаю, нам пора сматывать удочки.
— Хорошая мысль,— кивнула мама,— но плохая.
И она указала на выход из комнаты.
А там японская женщина стояла, вроде бы нарисованная, а вроде бы и нет. В руках она держала палку с клинком на конце. И вот клинок этот совсем нарисованным не казался.
Мама тем временем потянулась за сумочкой и вооружилась «кремлёвским скальпелем».
Женщина сделала выпад — мама его отбила. И следующий отбила и, в принципе, отбивалась мама легко. Вот только в контратаку пойти не могла, потому что у оружия женщины было длинное древко, а у мамы — короткая рукоять. Разумеется, нанизаться на вражеский клинок мама совсем не планировала, так что у них с японской женщиной было то, что шахматисты называют «патом».
Папа, тем временем, на ноги поднялся…
— О… шикигами с нагинатой,— радостно заметил он.
— Отлично,— тяжело дыша ответила мама, как раз отбивая атаку,— теперь сделай что-нибудь полезное, пока эта нагината своей шикигамой меня не продырявила.
Папа схватил со стола склянку с феррооккультной жидкостью и метнул её в ширму. Чёрная жижа растеклась по шёлку без видимого эффекта.
Мама пригнулась, пропуская клинок над собой.
— А теперь что-нибудь полезное.— Повторила она,— Пожалуйста.
Последнее слово она сказала таким тоном, после которого продавщицы в магазинах ей обычно самый свежий товар выкладывали. Даже если минуту назад его, в принципе, не было, ни на прилавке, ни под ним.
Папа усмехнулся. А потом скомкал пару бумажек, поджёг их и метнул в ширму.
Ширма вспыхнула, как бензином политая. Японская женщина завизжала и растворилась в воздухе вместе со своим оружием. Огонь фыркнул и погас.
Мама хотела было сказать что-нибудь запоминающееся, подумала немного, а потом плюнула. Потому что много чести будет произносить запоминающиеся слова всяким там нагинатам.
Тем временем, движение на алтаре прекратилось и обои тоже остановились. Теперь все линии построений на стенах прекрасно соединялись, и построение на алтаре тоже сходилось.
— И…?— поинтересовалась мама,— на что мы смотрим?
— На повод очень быстро отсюда бежать!
И они бросились наутёк. Построения на стенах вспыхивали всеми цветами советских купюр.
Уже на лестничной клетке мама спросила:
— Что это было?
— Профессор Сёмин всё-таки оставил за собой закладку. И теперь он вернулся с той стороны… там, где проще всего это сделать,— ответил папа.
— Дядя Фёдор!— прошептала мама.
И профессору Сёмину очень повезло, что его в этот момент не было рядом.