воскресенье, 01 февраля 2015
Внезапно получилось много, потому - в отдельный пост.
"Геркус Мантас" (1972, СССР) - очень хороший фильм литовской киностудии с русским дубляжом. Одно жаль - черно-белый.
Историческая драма о судьбе прусского вождя Геркуса Мантаса, крещеного как Герман Монте.
Соответствует ли правде того времени родоплеменных отношений - скорее да, хотя в целом неважно, т.к. фильм создает свою, художественную правду - о борьбе за свободу и существование уничтожаемого народа, о вреде религии, о настоящей любви, о стойкости и силе духа. Ощущается именно правдивость, а не более-менее годная правдоподобность, что таки является редкостью и что особенно ценно.
Время действия - 1260-1273 годы, прусское восстание против Тевтонского Ордена, а навстречу - крестовый поход, "итогом которого явилось покорение пруссов, завоевание и колонизация из земли, полное уничтожение их национальной религии и оригинальной культуры".
читать дальшеВыверенный сюжет - ничего лишнего. Чеканные речи - хочется растаскивать на цитаты. Живые люди (актеры? не, тут слишком настояще) - среди пруссов и немцев есть и сильные, и слабые духом, а жрецы и священники друг друга стоят (особенно страстью повелевать).
Геркус воспитывался как христианин в Магдебурге, чтобы занять место своего отца-вождя и без войны подвести пруссов под руку захватчиков. Не вышло - видимо, взяли его в заложники уже не младенцем и постоянно напоминалиь, что он "презренный прусс". Однако воспитание сказалось конкретно, как он сказал своему учителю и брату жены: "Ты искалечил мой мозг. Я страдаю вдвойне, мысля, как подобает христианину, оставаясь в душе язычником."
Мантаса проклинают христиане - что предал Орден, которым был воспитан, будучи в заложниках, что имеет гордыню и силу противиться их воле и побеждать их.
Им недовольны язычники - что недостаточно уважает волю старых богов и не следует обычаям (надо принести в жертву пленных и жену-немку, нельзя ставить опытных воинов-смердов военачальниками над родовой знатью).
Он сам склоняется верить только в человеческую силу и волю, разум и сердце - что кощунственно и для христиан, и для язычников. Он видит, что Тевтонский Орден - это не отдельное племя, которое можно вырезать под корень, а нечто большее - за Орденом стоит Европа и церковь, превосходящие ресурсами пруссов, к тому же не единых - расколотых по племенам. Период феодальной раздробленности, однако. И князья-соседи не спешат на помощь, считая, что сейчас это не их война, не веря, что после падения соседа убийственный каток доберется и до них: "Возвращайся в Литву,скажи, что они уже перешагнули через наши трупы". А когда годы войны приводят к истощению сил народа ("Который год мы ничего не сеем, мы косим только крестоносцев!"), начинается разлад, каждый поступает по своему разумению и в своих узких интересах, вольно или невольно предавая.
"- Когда пруссу становится жить невыносимо, он приносит себя в жертву богам.
- Но там ведь нет Пруссии!
- Там нет и Ордена..."
Фильм, несомненно, и про религию - как искреннюю отеческую веру одних людей, так и использование ее в политических целях (будь то завоевание новых земель или отстаивание земель родных): "Ты превратил веру в политику, пришел с мечом на нашу землю."
Служение жестоким богам делает людей несправедливыми, зашоренными и жестокими. А в итоге склоняешься к нерелигиозности - как варианту наиболее правильному, свободному от чужого влияния, гуманному, наконец. Потому как: "Наши боги столь же беспощадны и злобны, как и твой бог."
Противовес всей этой ненависти - любовь и преданность. Любовь мужчины и женщины - вопреки традициям и приличиям (он же презренный прусс! он дьявол! она же немка! она принесла с собой войну и голод! сестра, как могла ты прийти к нему в объятия сама?!). Супружеская любовь сквозь годы, сквозь невзгоды, в каждом жесте, до самой смерти...
(В роли Геркуса Мантаса - Антанас Шурна, в роли его жены Котрины - Эугения Пляшките)
Много боевых сцен типа "свалка" - не особо зрелищных, но здорово похожих на бугурт (в лесу, в поле, на стенах и под стенами крепостей, с участием конницы...) Всё хорошо с антуражем - доспехи, одежда, быт, поведение. Много красивых характерных лиц - женщины прекрасны, мужчины мужественны. Нет пошлости и юмора - пусть с приключениями и экшеном, но это, увы, трагедия.
Хорошо написано, но в данном случае спойлерно:
"Геноцид, век тринадцатый" - статья о фильме "Геркус Мантас", опубликованная в 1975 г.
Геноцид, век тринадцатый
Стихия огня властвует в «Геркусе Мантасе». В начале картины гибнут в пламени доверившиеся врагу вожди пруссов, а затем, то затихая на время, то стремительно разрастаясь, огненный поток все дальше катится по экрану. Горят корабли крестоносцев, горят водруженные ими кресты. Летят в штурмующих крепость подожженные стрелы. Полыхает священный огонь: в его пламени Мантасу — этой жертвы избежать нельзя — предстоит сжечь брата своей жены, своего учителя — рыцаря Гирхальса. Потом будет еще один — уже за рамкой экрана — жертвенный костер, на котором погибнет жена Мантаса Котрина и его не успевший родиться сын.
Огонь— наказание, огонь — возмездие, огонь — ненависть, огонь — праздник, огонь, огонь, пепел... В истории далеких от нас времен литовские кинематографисты — сценарист С. Шальтянис и режиссер Марионас Гедрис — выбрали кровавый и жестокий отрезок, вместивший в себя борьбу маленького народа пруссов, борьбу больше, чем за свободу,— за сам факт своего существования.
Рассказ о предводителе непокорного народа Геркусе Мантасе предваряется на экране титром-справкой: «Этот фильм посвящен пруссам — народу, жившему у Балтийского моря между Вислой и Неманом. Народу, который по своему языку и культуре являлся родственным литовцам и был истреблен орденом крестоносцев. В XIII веке пруссы восстали, надолго остановив натиск крестоносцев на восток. Пруссы пали в трагической смертельной схватке, оставив завоевателям свои земли и свое имя...»
Итак, финал известен, борьба, свидетелями которой мы станем, обречена. Что же перед нами — фильм-эпитафия? Послесловие с моралью? Скорее, иное. В рассказе литовских кинематографистов о прошлом нетрудно увидеть размышления о сегодняшнем и о завтрашнем. Предостережение из прошлого адресовано современности.
Время Геркуса Мантаса не знало слова «геноцид», его родил век XX, но то, что происходило тогда, в XIII, нельзя определить точнее, чем этим, слишком хорошо знакомым людям наших дней словом. Преступление перед целым народом, истребление целого народа: Бабий Яр и Освенцим, выжженная земля Вьетнама, трупы расстрелянных на полях Бангладеш — все это сегодняшнее продолжение идей и практики тевтонских рыцарей, на всем этом и ныне трагический отсвет судьбы малого народа — пруссов.
Сведения о личности Геркуса Мантаса и о его восстании слишком отрывочны и малочисленны, чтобы, оперируя ими, можно было поверять соответствие фильма истории. Так же бесплодно и обратное: зная о скудости достоверного фактографического материала, изначально отказывать фильму в самой возможности быть исторически объективным. Если история не сохранила достаточно данных для реконструкции тех событий, возможен иной путь — по аналогии с методами точных наук назовем его условно методом исторической интерполяции. Как в математике, где по ряду соседних величин можно восстановить значение опущенного промежуточного звена, так и в истории, зная предшествовавшее и последовавшее, зная формулу развития аналогичных событий и типовую расстановку сил, вовлеченных в процесс, можно заполнить пробелы в летописях вымыслом не только художественным, но и научно аргументированным. И его истинность можно поверять не только законами искусства, но и законами движущейся истории.
Итак, речь идет об уничтожении народа. С чего оно начинается? С идеологического обоснования необходимости данного действия. Обоснование, как всегда, не отличается излишней оригинальностью — авторы фильма и не задерживаются на нем специально. «Радея о пресечении скверны языческой», орден отнимает у пруссов земли, навязывает им чуждую веру. Дело не в том, что язычество пруссов чем-то лучше христианства тевтонов (фильм не идеализирует ни одну из сторон: жрец Алепсис не менее фанатичен, кровав и подл, чем комтур ордена фон Грумбах), дело в том, что новая вера навязывается беспощадным принуждением — огнем и мечом. И даже те, кто готов покориться, кто согласен спасти себя ценой крещения, не могут быть спокойны за свою жизнь.
Следующий шаг к истреблению народа — обезглавливание его. Для этого должны быть уничтожены его вожди — те самые, кто пил во славу фон Грумбаха, во славу его доброты и справедливости. Их-то, первых принявших крещение, обманутых и оболганных, и сжигает по языческому обычаю христианин фон Грумбах. Теперь осталось на место старого вождя поставить молодого, взращенного и воспитанного орденом. Верный раб ордена, вождь-ренегат Генрих Монте отправляется в Пруссию. «Ты, Генрих Монте, у себя на родине будешь среди врагов,— напутствует его комтур,— все, что увидят твои глаза, услышат уши твои, должен знать орден».
Комтур ошибся в Генрихе. Он оказался плохим ренегатом. Он предпочел свое старое языческое имя — Геркус Мантас — новому, христианскому. Он поднял своих соотечественников на борьбу и научил их побеждать. Но все же комтур оказался прав: и у себя на родине Геркус среди врагов.
Парадокс ситуации состоит в следующем. Сохранить себя как человека Геркус может, лишь оставаясь пруссом. Поэтому его выбор — стать во главе борьбы против воспитавшего его ордена — органичен и не несет в себе никакого внутреннего разлада. Не зря сам момент возвращения и начала восстания в картине опущен — он не драматичен, он не важен для внутреннего конфликта героя. Но в ряду своих соотечественников Мантас уже человек другой культуры, другого уровня интеллекта, другого духовного опыта. Ему мало быть только пруссом — он должен ощущать себя человеком. Догма язычества для него тесна, догма христианства — лжива.
Мантас пытается идти против течения. Он пытается мешать своим вождям добивать пленных, он хочет отучить их от кровавых жертвоприношений, но логика войны не признает милосердия. Когда в ответ на зрелище выставленных крестоносцами на крепостной стене ослепленных, плачущих кровавыми слезами детей он глухо бросает: «Сравнять эту крепость с землей»,— это не аффект, не вспышка гнева. Это примирение с неизбежностью жить по закону «око за око», платить ненавистью за ненависть. А христианские заповеди любви, заповедь «не убий» (для Мантаса это не христианские, это всечеловеческие заповеди)? Они для других времен, которые пока в будущем. А сейчас идет война. Кровь рождает кровь, ненависть — ненависть. В этом трагедия Мантаса. Ненавидя кровь, он каждый день кончает с окровавленными руками. Выхода нет. Он должен жить не по законам совести, а по законам истории.
История дала авторам материал трагедийный, и они не побоялись им воспользоваться. Тональность кадров, снятых оператором Ионасом Томашявичюсом, холодна и напряженно сурова. Пасмурное небо, угрюмые пространства полей, гнилая болотная сырость, мрачный камень крепостных стен — таков пластический аккомпанемент разворачивающейся на экране кинотрагедии.
Правда, по временам какие-то из тем или эпизодов начинают казаться (видно, таковы уж издержки «метода интерполяции») реминисценциями из других исторических лент или парафразом известных социологических тезисов. Скажем, тема заложничества сына Мантаса— традиционный сюжетный мотив военно-исторических фильмов от «Георгия Саакадзе» до «Скандер-бега». А линия ненависти вождя бартов Самилиса к выдвинутому Мантасом смерду Ауктуме развивает хрестоматийный тезис о предательстве знатью национальных интересов во имя своекорыстных классовых. Впрочем, опасность цитатности авторами, как правило, преодолевается и прежде всего за счет единства трагедийной ткани фильма. Вождь бартов Самилис, отлично сыгранный А. Масюлисом, не типаж-иллюстрация, а страстный, мятущийся, не влезающий в ложе схем характер. Даже придя к крестоносцам как предатель, он останется их ярым, ненавидящим, отчаянным врагом.
И сын-заложник — больная рана Мантаса на протяжении всей его борьбы, а не эффектный допинг для драматизации фабулы. Это одна из важнейших смысловых тем, продолжение внутренней драмы Мантаса. Сын появляется на экране лишь в самом финале, чтобы принять в наследство отцовскую альтернативу: покориться воле взрастившего его ордена и с крестом и мечом возвратиться на прусскую землю или... Возможность иного пути подскажет лишь дрогнувшее и замкнувшееся в себе лицо тринадцатилетнего Александра, впервые узнавшего, что Мантас — его отец.
За одну киноцитату (из «Александра Невского», что ли) авторов все же стоит упрекнуть. Речь идет о Котрине, разыскивающей на поле боя убитого Мантаса. То, что было органичным в случае с рядовыми воинами, оборачивается фальшью, когда дело касается вождя. Живой или павший, но покинутый на поле боя вождь — это обвинение всему войску (о какой бы стране и эпохе ни шла речь), больше того — целому народу. Обвинение, надо думать, сделанное без умысла...
Сегодня, размышляя о судьбе Мантаса с высоты прошедших семи веков, нетрудно задать вопрос: а стоило ли восставать? Какая в том историческая целесообразность? Ведь за орденом стояла вся Европа, благословение папы римского, приравнявшего походы против пруссов к крестовым. Что мог сделать один маленький народ? Пасть в борьбе?
Историкам судить о том, могли ли пруссы спасти себя как народ, предпочтя восстанию рабство, забвение своего языка, богов, традиций. Авторам же фильма дороги их герои именно потому, что выбрали непокорность, не рабство, но смерть с мечом в руке.
Они остаются в нашей памяти непобежденными.
А. Бородин
Сборник «Экран. 1973-1974», сост. С.М.Черток.
М. «Искусство», 1975 год.
Стр. 41-43
А всего-то запала на один кадр из неизвестного мне фильма с ранее нелюбимым Масюлисом... 
@темы:
кино,
возлеисторическое,
древнерусское